я, предчувствуя неладное.
– Я в приют поехал. За Яворским. Это он был пособником Дмитрия…
– Ромка тут каким боком? – перебил я его нетерпеливо.
– Она оказалась в приюте. Сцепилась с Яворским, но все хорошо…
– Где она?! – рявкнул я. – Что значит – сцепилась с Яворским? Он ее тронул?!
– Должна была к тебе ехать. Она в норме, – спокойно отвечал Давид.
– В какой норме?! Как ты ее отпустил?! – заорал я.
– Не нянька я ей! – рявкнул Горький, теряя терпение. – Да, отпустил! Она просила!
Я медленно осел на ступеньки, пытаясь взять себя в руки.
– Давид, она не доедет до меня…
В трубке молчали, но связь не прерывалась.
– Черт, я так и знал! – досадливо процедил Давид наконец. – Дар, ты мне здесь нужен на допросе. Приезжай. Заодно подумаем, что с твоей бестией делать. Ей тут семейка наговорила всякого…
Еще лучше. Я выругался в сердцах и поднялся со ступеней.
– Ба, крысу покорми, – бросил Нинор, проходя мимо нее на крыльце. – Я по делам.
– Ну-ну, – недовольно каркнула она, но я уже не обернулся.
Прыгнул за руль и направился к Горькому. Все мысли были о Рыжей. Ей рассказали – сомнений не было, иначе она бы не сорвалась в приют. Только что? Если то же самое, что и мне? Что дар у нее все же есть, но его очень удобно использовать таким нечистоплотным ублюдкам, как ее не-отец? Еще и я сорвался с приема. И говорить не стал, когда она мне позвонила. Выходит, она поехала в приют собирать вещи и забрать мотоцикл, чтобы… уехать?
Я ударил в сердцах по рулю и выругался. Чертова ведьма! Ну не даст дух перевести!
Всю дорогу мы были на связи с Яном, решая организационные вопросы: что делать с участком, оставшимся от дома – разгребать или пока не трогать, а еще – когда и как хоронить отца. Все это не задевало больше так, как страх за ведьму. Между слов в телефоне я все сильней слышал вой внутреннего зверя, а сам строил планы – узнать, что она говорила Горькому сегодня утром. Потом тряхнуть ее семейку на предмет вчерашних откровений, чтобы понять, в каком направлении мне мчатся за беглой ведьмой.
А потом меня затопило мрачной решимостью. Я ее из-под земли достану! Будет у меня жить в постели и ходить только к столу и в туалет! Голой! Пока не запомнит, что меня нужно слушаться!
В таких мыслях я доехал до отделения Давида. Тот встретил на крыльце с сигаретой и кофе. Никто из нас не спал этой ночью, и Горький олицетворял общую усталость лучше всего. Он хмуро кивнул мне следовать за ним, убирая мобильный от уха.
– Этот волк еще у тебя? – потребовал я, когда мы оказались в кабинете.
– Еще тут, – опустился он на край стола и указал мне на стул.
– Давид, я понимаю – странно прозвучит, но мне пока плевать на него. Я должен знать все о Ромке. Что она тебе говорила?
– Что дар у нее страшный. – И он потянулся за новой сигаретой. – И что ты думаешь, что она тебя обманула с его помощью.
– Можно и мне сигарету? – не вытерпел я. Чувствовал, что на грани броситься хоть куда-то, лишь бы уже начать что-то делать, чтобы найти ее.
– Можно, – протянул он мне пачку. – А дар у нее не в этом. Не знаю, что там ее сестра нашла за дневники.
– Показала мне тетрадки какие-то.
– Взял тетрадку?
– Нет. Мне позвонили с вестью о пожаре. Я уже не думал о тетрадках тогда.
– Понятно, – кивнул он задумчиво и будто между прочим заметил: – Ромка – дочь моего брата.
Я едва не поперхнулся, пытаясь прикурить от зажигалки.
– Что? – просипел.
– Ага, – усмехнулся Давид. – Вот, присматриваю. А то забот у меня мало… – Он снова затянулся, устало горбясь. – Магдалина, ее мать, вернулась в семью после рождения Ромки. Старшую дочь Гданьский ей не отдал, как они ни бились с ним за право забрать. Но совет по опекунству не отдал ребенка ведьмака оборотню на воспитание. И я не виню графа. Я бы тоже собственного ребенка не отдал. – Он помолчал, давая мне время усвоить услышанное. – Лина не выдержала разлуки со старшим ребенком. К сожалению. А брат мой остался убиваться горем одиночества. Отпустил и женщину, и свою дочь.
– Он жив?
Давид покачал головой.
– Когда Лина умерла, он ушел той же ночью. Просил присмотреть за Ромой. Но нянька из меня так себе…
– Это точно, – досадливо нахмурился я. – Где ее теперь искать?
– Слушай, она не дурочка. Да – взбалмошная, но уже не ребенок. Тебя она любит. Не денется никуда…
– У нее мир сегодня ушел из-под ног и перевернулся несколько раз, – сурово сдвинул я брови, вставая. – Ты сам сказал, что она подумала, когда я ее бросил.
– Ей не впервой, Дар. И ты ее не бросил. Когда бросают – это выглядит совсем иначе, и Рома это прекрасно знает. Но искать будем. Я кинул уже постам нашим ее номер – быстро выцепим, если куда-то направилась.
– Она, наверное, к отцу поехала, – предположил я. – Я бы так сделал…
В груди царапнуло тоской, и я прикрыл глаза. Последняя встреча с отцом была так себе. Но и по-другому бы не вышло.
– Может, – вздохнул Горький без энтузиазма.
– А по мобильному поискать?
Он усмехнулся:
– У ведьмаков это не работает. Она хоть и медведица наполовину, но и ведьма тоже. А с нашими силами сигналы не проходят.
– Что за дар-то у нее? – вспомнил я. – Если не тот, о котором ей сказали?
– Она сама живет долго и того, кто живет с ней, держит, – устало улыбнулся он. – Много кто хотел бы ее заполучить… Как и ее мать.
– Вот как? – вздернул я брови. – А сестра у нее, значит, сука. И тетрадки подделала.
– Скорее всего. Живи Ромка с ней, считая ее лучшей на свете – и долгая жизнь достанется Ларе, а не тебе.
– Вот черт, – покачал я головой. – Почему же граф тогда не воспользовался? Ромка же скучала по нему…
– Гданьский как раз честно в этой ситуации поступил. Ромку от себя убрал, любви не обещал, даром ее пользоваться не собирался.
– А сегодня добровольно мне его отдал, – задумчиво вставил я.
– Благословил?
Захотелось не только закурить, но и выпить. Выходит, только любовью ведьму можно привлечь и оставить у себя, а она в благодарность еще и жизнь продлит.
– Вот черт, – усмехнулся я. – Не повезло Ромке с семейкой. – Горький укоризненно усмехнулся. – Ну ты тоже так себе дядя, – поморщился я.
– Все так, – невесело усмехнулся он. – Дар, ведьм держать надо. И не отпускать. Только
