— Беги.
Я замерла, не желая верить вероломству Мальчишки — вот только Пестун не я. Он не рванулся, вопреки всему, в лес, к спасению и к воле, и вовсе не возрадовался. Ощерился, что твой кот лесной:
— Нет уж! Не дождетесь!..
И вместо того, чтобы бежать — уронил в снег брошенный Славом нож.
— Как знаешь, — равнодушно отозвался Слав, и вдруг резко шагнул вперед, в Пестуну.
Мелькнул острый клинок, и я звериным слухом ухватила влажный чавкающий звук, с которым нож Слава вошел в податливую человечью плоть.
Слав Теренский чуть повернулся, помогая мертвому телу удобнее опуститься в рыхлый снег, выдернул каленое железо, и привычно, деловито, обтер его об доху покойника. Растревоженным он не гляделся.
Далена, которую я приметила давно, да только значения не дала, вышла из-за ели, за которой таилась до поры.
— Вепрь будет недоволен, — к моему удивлению, она тоже не казалась испуганной, или хоть бы ошеломленной.
— Он предпочел бы сам, — пнув лежащее тело, продолжила она.
— Ему нельзя. Никто бы не поверил, что он с одноруким калекой не совладал. А я мог бы и оплошать — вот преступник и воспользовался хорошим шансом сбежать. Ну, ему так казалось. Потащили.
Маги спокойно и деловито примерились к телу, а затем дружно прихватили — Слав за руку, а Далена зацепив незримой петлей поперек туловища — и сноровисто поволокли покойничка к становищу.
Я вжалась в землю, дожидаясь, пока они пройдут мимо, а после встала, отряхнулась, и решила, что хватит.
Проводила, пора и честь знать!
А что Пестуна мои маги порешили — так мне оттого только лучше, меньше народу будет знать, что за волк уже пятый год в Седом Лесу снежную стаю водит.
В глаза старосте я глядела прямо, головы клонить и не думала.
Дядька Горен глядел, глядел, на девку, вежество позабывшую, страха не имеющую, да как грянул кулаком о стол, как рявкнул:
— А ну, хорош!
Погладил окладистую бороду, глядя, как я от неожиданности отскочила в угол, сгорбив спину да глядя на гостя исподлобья, и довольно крякнул:
— Всё, подурила — и будет. Возвертайся.
Все слова, что хотела я сказать Горену Храбричу, разом подевались куда-то.
— К… куда возвертаться? — пересохший язык едва ворохнулся, выговаривая слова.
— В селище, куда ж? — отозвался староста.
А… а гнать когда будут?..
— Только смотри, девка, — приговорил дядька Горен сурово, — Мы к тебе со всем почтением — но коли что, не обессудь, и в топоры взять можем.
И продолжил, будто не видя, как я хватаю ртом воздух, ровно вынутая из воды щука:
— Может, ты, Нежка, нелюдь, но девка правильная, и хоть и пришла со стороны — своею стать сумела. И коль уж так вышло, что сыскались тебе ручатели, то смысленные мужи окрестных селищ, общим числом пять, так порешили: избу тебе по осени срубят всем миром, до того времени жить будешь, как и допрежь, при Ждане Невзоровиче, в его трактир. С того же и кормиться будешь. Окромя того, с общинного поля, с загонной охоты, с рыбных ловов и с иных общих урочищ от последнего снега до первого, будет тебе доля дана, какую и лекарке дают, аль бездетной вдовице, аль одинокому старику. Ты ж, девица Нежана, за то обязуешься от первого снега и до последнего беречь окрестные селища, числом пять, от лесной нежити, от оголодалого зверья, и от прочей какой напасти, буде станет то в твоих силах, не щадя живота, не чиня ущерба ни жителям окрестных селищ, ни имуществу их. За то же, что в метель ты разум теряешь, спросу с тебя быть не может, ибо над тем ты не властна, своею же волей ты не вредить не станешь ни матерому мужу, ни жене, ни дитю, ни старику. А ручались за тебя в том от Лесовиков Ждан Невзорович, смысленный муж, трактирщик. От Огневки — Ерш Белославич, староста. От Боровищ — Яробуд Хлыст, смысленный муж, охотник. От Ручьев — Соболь Ольхич, смысленый муж, мельник. От Березовки — Ладко Вранович, смысленый муж, староста.
— Тако же челом за тебя перед миром били Неклюд Славич, коваль. Ярина, лекарка, да Власта, вдова. Так что знай — коли они за тебя, поручились, то, случись что, с них и спрос будет. Ежели согласна, девица Нежана — так и ступай теперь со мной в селище, и живи с миром и по Правде.
И с этими словами Горен Храбрич выдохнул, да и сел на единственную скамью подле непротопленной печи, пожаловался потолочным стропилам:
— Все ж, не тот у меня уж возраст — девок улещивать! — и вперившись в меня взглядом в упор, спросил жестко, — Ну что, согласная?
Я молча, осторожно кивнула. И, откашлявшись, поклонилась, подтвердила на словах, блюдя напрасно отринутое мной вежество:
— Согласная, Горен Храбрич.
— Ну от и добре, — отозвался на то лесовиковский староста. — Собирай пожитки, какие ни на есть, да и пойдем. Там бабы, небось, уже всю плешь мужикам проели. Что Твердислава, что Аглая, что моя хозяйка пилить горазды… А коль уж там нынче и Лугана обретается — то и вовсе, немудрено и впрямь в лес сбежать…
ЭПИЛОГ
Год выдался нелегкий: весной снег начал таять враз, быстро, и талые воды ручьями ушли в Быстринку, не успев как след напитать поля с огородами, а заодно и смыв с оных верхний, самый жирный слой землицы.
Благо что весна не подкачала, не подвела с дождями — голода все ж таки не случилось, но и жировать не приходилось. Старая Елея, которая знала слово, способное усмирить что паводок, что засуху, только руками развела — кабы не влез пришлый чароплет зимой в погоды, то ныне и нужды бы вмешиваться не было, а так — ей не совладать, и окрестный люд частенько поминал Пестуна недобрым словом.
Чуть погодя, в самую маковку лета, на самую жару, приключился в лесу пожар. Селищам повезло — прошел самый пал стороной, но лесное зверье ушло с перепугу, и вернулось не скоро — опустели охотничьи ловы мало не в треть.
Старики ворчали, что нет худа без добра, и об будущем годе можно будет распахать пожарище под поля да огороды, вот и прибыток выйдет. Но то когда еще будет, а в горшок что-то класть нужно было уже ныне.
И, в довершение всего, княжий человек, раз в пять лет собирающий с окрестных сел мыто, именно об нынешнем годе должен был явиться. Смысленые мужи — все в годах, с опытом и крепким хозяйством, поминали о том сквозь зубы, говоря, что давно след бы самим обоз с мытом каждый год собирать, да в стольную Власту слать, чтоб не выходило такого разорения каждые пять лет, и в такой миг под руку им лучше было не подлазить.
Но жизнь, что вешняя вода, везде проточит себе щелку — да и потечет дальше.
Она и текла.
Поля уже обжали, и ныне неспешно убирали огороды, ворошили на лесных полянах скошенное сено, судили-рядили, стоит ли будущей весной распахивать гарь, все ж далековато до нее. Но землица уж больно хороша — так от, откажешься, а она за пару лет молодым лесом порастет — и тогда уж корчевать замаешься…
Пока ничего не решили, но в трактире дядьки Ждана теперь все чаще вечерами собирались крепкие хозяева и склонив матерые загривки, что-то обсуждали тесным кругом. И все чаще лесовиковские мужи, особливо из тех, что жили большими семьями на несколько поколений одним подворьем, поглядывали на взрослых сыновей.
Вслух о том не говорилось, но в воздухе отчетливо витало — коли грядущую зиму благополучно перезимуем, то быть весной на гарях новому селищу.
Как бы там ни вышло весной — а пока работы стало меньше, и на окраине Лесовиков, за лекаркиным подворьем, мало не впритык к тыну, бодро застучали топоры.
Новая изба подымалась светлая, просторная.
Я, было, попыталась вмешаться, образумить мужиков — почто мне одной такая-то? Но меня погнали с насмешками, а дядька Ждан, когда я пожаловалась, только шикнул — цыц, девка! Не бабского ума то дело, тебя, небось, пироги в печь ставить не учат — от и ты не учи мужей, как избу подымать. А детишек народишь — ещё благодарить станешь, что тебя, глупую, не слушали.
