ею, был смыслом, сутью в сути. Теперь же его нет.
Так прошло некоторое время, а затем, обессилив, Азалия просто лежала и смотрела в потолок со дна своего рассудка, где она искала ту человеческую душу, с которой слилась. А найдя, стала истязать самыми немыслимыми способами. Но главным образом, убивая в себе всё живое, способное чувствовать и это приносило облегчение. Вот такая чувственная деградация.
Азалия поднялась и оглядела себя, в каждой клетке её измождённого, обожжённого тела смешалась боль. Она была в каждой секунде этого пробуждения и в каждом мгновении всё такая же сильная, не отступающая, а смысл всё больше забывался и утрачивался. Вот тогда-то Азалия и подошла к окну, чтобы вспомнить. И ей открылся тошнотворный вид.
Один взгляд на всё живое и здоровое щиплил и резал глаза, заставлял морщиться и порождал внутри пустоту, таким всё казалось выхолощенным и отвратным. Тысячи глаз, которыми Азалия уже не сможет видеть мир, расползались по городу, зерцала душ, с которыми она уже не сможет поделиться новым виденьем.
Азалия почувствовала присутствие ещё одной персоны и обернулась. Здесь было два разрушенных кокона и третий целёхонький. Она не обратила на него внимания сразу, но теперь приблизилась к нему и стала отрывать каменные слои, желая увидеть ту заражённую, на которую пала милость её возлюбленного. Заглянуть в недоступные, запретные указом Ранзора очи и понять, что же в ней есть такого, чего нет в Азалии.
И когда от кокона не осталось ни одного обломка, Азалия подхватила Анну, расчистила под ней камни, уложила на пол и всё поняла. Увидела и уразумела всю красоту и жизнь в этом упругом, обнажённом теле, прелестные формы которой можно было сравнить лишь с прелестью русских холмов и равнин. А длинные пшеничного окраса волосы истинной славянки с солнечными лучами. Алые губы, несуразный нос, выступающие скулы и милые ямочки на щеках на прекрасном лице, с игривой, непостоянной погодой. Порой она улыбается тебе, другой же раз ты улыбаешься её бурям и невзгодам, а бывает, вы улыбаетесь вместе, и тогда ты любуешься её большими выразительными глазами, точно звёздами, что светят тебе ясными ночами из далёких, космических глубин.
Азалия провела дрожащей рукой по этому прекрасному телу, ощутив ту изысканную негу, что в ней заключена, касаясь лишь подушечками пальцев и не смея решиться на большее. От щиколотки она поднялась к аппетитному бедру, затем коснулась персиковой кожи в тайном месте с одной единственной окрашенной в рыжий тон полоской и не оставила без внимания едва округлый живот и мягкие, нежные, спелые груди.
Нечеловеческая красота. И это не метафора. От самых лёгких прикосновений по коже расходились тончайшие, едва заметные нити тёмных вен и тут же исчезали.
Азалия сомкнула руки на шее Анны и начала душить.
«Я верну свою благодать! Ты тупая, белобрысая сука не заслужила такой милости! Её достойна лишь я! Лишь я одна имею значение! Все прочие ничто!»
Но сколь бы сильным не было удушье, шея не сдавливалась. Азалия скорее повредила бы собственные руки, нежели сломала эту хрупкую красоту. Её оберегала благодать. Заражённый дух, что исцелился и совладал со счастьем не доступным ни одному из смертных. И черпал из этого силу. Но даже в золотом сечении имеются слабые места, лазейки.
Азалия занесла когтистую лапу над лицом Анны и ударила. Прекрасный лик разлетелся на множество ошмётков и теперь не был уж так свеж и аппетитен, и удар за ударом становился лишь месивом.
Но испортить картину недостаточно, иногда ты вырываешь художнику сердце, чтобы впредь он не смог делиться собственной душой с чуждым для тебя миром.
И Азалия стала раздирать всё тело, оно было таким податливым и растекалось кровью, даже то, что растекаться было не должно. Плоть становилась густой тёмно-алой жидкостью и утекала в темноту, где тени радостно приветствовали её и позволяли к ним присоединиться.
Но Азалия осознала это слишком поздно, и поздно было собирать остатки этой крови, когда они уже скрылись в тени, что отбрасывала сама Азалия. В царство, которое для неё ныне стало запретным.
Дыхание потяжелело, и Азалия, крепко стиснув зубы, задрожала и, не выдержав, закричала во всю мочь до дребезга в окнах, а затем начала метаться по залу, швырять столы и стулья, крушить подмостки сцены.
Так она метала молнии налево и направо, всё больше распаляясь. Голодная до разрушений, чувства её обострились, и она услышала людские шаги, светские беседы и беззаботный смех так близко, словно все эти мерзкие голоса раздавались прямо под окнами.
Азалия буквально вскипела, стала чёрной молнией, огнём и дымом бросилась в окно и, разбив его, приземлилась на дорогу вместе с доброй половиной осколков, другая половина впилась в её тело.
Вокруг было так много людей, так много жизни, что это вызывало резь в глазах. Азалия приготовила когти, чтобы размозжить окружающим головы, но руки вдруг оплавились в жидкую, бестолковую массу.
А люди, люди даже не замечали Азалию и проходили сквозь неё, и даже их взгляды, вроде бы касаясь, глядели сквозь. В их понимании Азалии не существовало. Она умерла вместе со счастьем, вместе с Ранзором. Стала прошлым, что впивается в собственные внутренности клыками и когтями, пожирая само себя, не способное покинуть этот порочный круг.
Вот, что читалось на лицах проходящих рядом людей, на зданиях и даже деревьях с травой, всюду лишь одна мнимая надпись — ТЫ ВИНОВНА. Она взывала к наказанию и жгучей болью напоминала о себе. Разве было это справедливо? Страдать, когда всем вокруг так радостно и хорошо? И существует ли она вообще, эта самая справедливость, или мир пребывает в рабстве причинно-следственных законов, где совершённый поступок возвращается словно эхо, благом или карой, не считаясь с моралью?
Азалия в ту же секунду возжелала обратиться ядом для всей Бугульмы и начала искать себя в сердце каждого жителя. И плевать даже если сгорит, но поделится своей болью и отчаянием, заставит всех страдать.
И она нашла то, что искала, тот злобный огонёк. Но плавил он не людей вокруг, а лишь саму Азалию, пока она и вовсе не расплавилась бесформенной чёрной массой, утекающей по водостоку.
Всё то время, что Макс катился по тоннелю и кричал, в него въедался запах грязи, и всё вокруг напоминало подземный аквапарк.
Летишь ты себе в темноте и трясёшься от страха, не зная направления и не контролируя его. В долгих нескончаемых звуках падения можно услышать многое, чего на самом деле
