Присев рядом с сонным зверем, я развернула платок, внимательно следя за реакцией зверька-духа. Длинный нос дернулся, от чего встопорщились усы. Цадах, широко зевнув, распахнул пасть, демонстрируя по паре желтых зубов сверху и снизу. Открыв глаза, с неким подозрением глянув сперва на нас, а уже затем на то, что мы притащили, Цадах спрыгнул на пол.
Обойдя кругом принесенный комок, дух ткнулся в него носом, а затем отгрыз небольшой кусочек. Уши резко дернулись, как и хвост, ставший прямым, словно палка. Мне показалось, что маленького зверька всего прошибло, как ударом молнии. Цадах замер на месте совершенно неподвижно, кажется, даже не дыша, а я всерьез испугалась, не навредили ли мы этому чуду своей находкой.
— Цадах? — я опасалась трогать большеухого, не зная, как тот может отреагировать на касание, но и просто сидеть рядом и смотреть, было выше моих сил. — Эй, дружок? Ты как?
Несколько мгновений ничего не происходило, и мы тревожно переглянулись с ДуЧимэ, но вдруг мой приятель очнулся и набросился на этот мшистый комок, что лежал перед ним. Тушканчик с таким остервенением вгрызался, что в стороны летели мелкие зеленые крошки.
Слопав примерно половину куска, Цадах отошел назад и нагнул голову к полу. Шерсть на загривке стала дыбом, а хвост вновь вытянулся строго назад. По телу пронеслось какое-то тихое гудения. И я невольно поднялась, отступая от замершего зверька.
— Что происходит? — встревожено спросила ДуЧимэ словно я уже с подобным сталкивалась, но единственное, что я могла — это покачать головой. Не знаю.
Вдруг по маленькому мохнатому тельцу прошла волна из искр. Цадах встрепенулся, и с тихим «пх», превратился в большой мохнатый ком. Еще один «пх», и зверь стал прежнего размера, но каким-то ярким, сияющим. А затем исчез, чтобы через миг, с характерным звуком появиться у входа в юрт. Вокруг не го летали искры, словно тушканчик был не просто духом, а маленьким солнцем.
— Вот так да… — протянула ДуЧимэ, протерев глаза, словно не доверяла им. А я быстрее нагнулась, чтобы собрать остатки этого волшебного нечто, и не позволить Цадаху проглотить еще. Краем глаза глядя на это мохнатое солнце, которое теперь явно развлекалось своими незаметными и мгновенными прыжками, я только покачала головой.
Кажется, кто-то объелся.
А когда чуть позже в юрт вернулись хатагтай с бабулей, мы с удивлением наблюдали картину, как мохнатый, страшно довольный собой, суды по морде, зверь, прошел через весь шатер и устроился на коленях у старой женщины точно зная, где ее ноги болят больше всего. До того не позволяющий даже прикоснуться к себе, Цадах теперь вольготно дрых на юбке бабули.
Глава 45
Эргет мне всего не рассказывал, но и из того, что я услышала от него или узнала от других, выходило, что первостепенная задача илбэчинов и нойонов Хана — это подарить Орде, а значит и все степи, поколения мира. Под властью одной крепкой руки. С кочевниками это не так просто удавалось, так как улусы, меняющие стоянки и люди, которых было сложно сосчитать — это не то же, что править в оседлых землях гор или соседних стран. Степь постоянно менялась, овеваемая ветрами и треплемая дождями, но вера в то, что сильный Хан удержит в своих руках всю ее, была сильнее сомнений.
И для того, чтобы достичь цели требовался наследник.
— Почему Хан не мог назвать наследником кого-то из племянников? — юрт хатагтай уже занял свое место среди десятков белых, как облака, шатров. Мы с ДуЧимэ разносили вещи из телег по прежним местам, пока устанавливались остальные юрты.
— Кровное наследие сильнее, — покачала головой степнячка, — племянников у Хана много. И ни один не согласится отдать шанс на такую власть другому. Значит будет опять война между племенами. Орда расколется, и все, ради чего воины пересекали степь, окажется потерянным.
— И что, во всей степи нашлась только одна женщина, что сумела родить наследника? — это тоже никак не желало укладываться в голове. Говорят у того барона, к землям которого относилась моя родина, было не меньше двадцати детей от разных женщин.
— Получается, что так. Великому приводили разных жен. Многие приходили сами, но если в течение трех лет благодать предков не сходила, Хан объявлял развод и отпускал женщину с дарами. Видно, потому-то все и хранилось в такой тайне, когда Властелин степей узнал о ребенке. Но теперь-то уже все равно.
— О чем ты? — я поставила плетеную корзину, которую несла у шатра, что только покрывали войлоком.
— Ветер уже разнес слухи по степи. Весь улус шепчет о том, что наследник есть. Увидишь, к тому времени, когда Эргет вернется, все вокруг будут шептать только об одном.
Я вскинула голову, пытаясь рассмотреть среди белых шатров тот, в котором жил Хан, но на равнине взгляд спотыкался о юрты, не видя так далеко.
* * *
— Благоволят ли духи к твоему роду, Эргет Салхи? — Мэлхий, раб Хана, наделенный неслыханной властью для несвободного человека, склонился, приветствуя меня от имени самого Великого.
— Они меня оберегают и поддерживают, Мэлхий.
— Пусть так и будет, славный илбэчин. Пусть так и будет, — хитрые глаза сощурились, превращаясь в едва заметные щели, рассматривая меня с головы до ног.
– Рехмет, Мэлхий. Пусть духи услышат твои слова, — я не мог поторопить разговор, вынужденный ждать, пока не будет сказано все, что требовалось по правилам. Но так как я частенько пренебрегал традициями во время общения с этим человеком, булла надежда, что мы перейдем к сути все же до того, как солнце опустится за горизонт.
Раб склонил голову на бок, позволив молчанию повиснуть между нами. Сухие тонкие губы растянулись в улыбке.
— Ты стал сильнее, Эргет Салхи, — из голоса раба пропало то раболепие, которое Мэлхий обычно изображал, сделав слова жесткими, почти угрожающими.
— Может и так, — понизив голос, чтобы никто посторонний не мог услышать, ответил. — Но на все воля духов и Чистого Неба у нас над головой.
— Так же ты верен своему Хану, как прежде, илбэчин? — темный блеск в глазах раба не мог меня напугать. Не после всего того, что я видел за свою пусть и не очень долгую, но весьма богатую жизнь.
— Дал ли я хоть раз повод усомниться в себе, Мэлхий? Я следую законам чести и пока Хан оберегает мою семью и держит свое слово, моя верность ему не может подвергаться сомнению. И ты это знаешь. — Внезапно внутри вспыхнула злость. Я повел весь свой улус через степь сюда по воле Хана, а меня встречают упреками и нелицеприятными намеками.
Шагнув вперед, я одним движением поймал Мэлхия за тощую шею повыше его рабского ошейника, которым тот так гордился. Слуги, что явились вместе с ним, дернулись вперед, но будучи умным, Мэлхий вскинул руку, приказывая им не двигаться. Я же, чувствуя, как все вскипает внутри, краем глаза за метив, как на границе неба быстро начинают собираться черные облака, прошипел:
— Не смей меня упрекать в том, повода чему я не давал, Мэлхий. Ты прав, я стал сильнее, но терпимости к таким неосторожным словам это мне не прибавило, — разжав пальцы, я легко оттолкнул раба, но так, чтобы тот не упал. Если мои тихие слова Мэлхий еще мог простить, то его падение в пыль у моих ног стоило бы слишком дорого. Даже у рабов есть гордость. Тем более, у таких.
— Ты прав, славный илбэчин, — потирая шею, склонил голову Мэлхий, — я не смел говорить с тобой о подобном. Идем, Эргет Салхи, Великий господин мой ожидает тебя.э
В шатре Хана было тихо. Не было ни советников, ни темников. Даже благовония сейчас не жгли в юрте Великого. Сам же Властелин степей, еще полный сил, но с серебряными прядями на висках и глубокими морщинами на лбу, рассматривал какое-то простое, из речных камней, ожерелье.
Подняв голову на звук шагов, Великий словно очнулся от чар, тряхнув головой.
— Эргет? Я ждал тебя только завтра, — тихо, задумчиво произнес Хан. Видеть его таким мне еще не доводилось.
