с разных сторон, Акме волной ударила землю, и огонь, оставив в почве глубокую ложбину, охватил одного, а потом и двоих оставшихся.
Кунабульцев более не было видно.
На Верну опустилась тишина. Мирославцы ждали от Акме всего на свете, посему и страшились приближаться к ней.
Постояв несколько минут с низко опущенной головой, восстановив дыхание, подавив оглушительные хрипы, но, не избавившись от бело-голубого сияния глаз, Акме повернулась к Мирославу, все дрогнули, наставив на неё оружие.
— Так благодарите вы людей за помощь? — громко усмехнулась она, низкой глубиной голоса пугая солдат. — Неудивительно, что никакое государство Архея не водит с вами дружбу.
— Чего ты хочешь? — спросил Мирослав, к ней не приближаясь.
Акме почувствовала, что голова её кружится, и она, зажмурившись, покачнулась. С трудом удержавшись на ногах, она спрятала пылающее лицо в ладонях, потёрла глаза, которые медленно приобрели былой черный цвет. Гаральд, близко подойдя к ней, взял её за руку. Вернув облику своему человечность, Акме внимательно взглянула на Мирослава и холодно произнесла:
— Я предупреждала тебя, Мирослав. Я говорила тебе, что за мной придут. Я просила отпустить меня идти своей дорогой, ибо так будет лучше для твоего народа. Ты не поверил. Ты предпочёл рискнуть своими людьми во имя своего упрямства. Ныне я предоставляю тебе подсчитывать потери. Но учти, Мирослав, за мной будут приходить другие. Их будет всё больше и больше. И так будет продолжаться до тех пор, пока ты не отпустишь меня, чтобы я могла положить этому конец. Но настанет день, когда их будет столько, что сил моих не хватит. И некому будет спасти народ твой. И все они погибнут.
Акме стояла, выпрямившись, впившись неумолимым взглядом в потрясённое лицо Мирослава. Он молчал.
— И куда же ты держишь путь, Акме Рин? — спросила рыжеволосая Реция, появляясь из-за деревьев, в руках своих держа покрытый жёлтой слизью меч. — Вовсе не в Керберру, полагаю?
— В Кунабулу.
Среди собравшихся послышался ропот.
— Что же ты найдёшь там, кроме чертей этих и погибели? — зажигая глаза свои, оживлённо воскликнул Катайр.
— Лорена Рианора, — с медленно разжигаемой улыбкой проговорил Цесперий, и Акме согласно улыбнулась ему в ответ.
Глава 10. Львёнок Карнеоласа
Затих скрежет оружия, смолкли звериные вопли врагов, но не опустилось на карнеоласско-нодримский лагерь тишины и покоя: страшно кричали раненые и умирающие воины. Целителей да лекарей не хватало, и они носились из палатки в палатку, стрелой пролетали мимо окровавленных рядов, на ходу отдавая распоряжения. Но в этом бою раненых было куда меньше, нежели убитых.
Выжившие без устали хоронили погибших товарищей, забирая именные железные медальоны, с мелко выбитым гербом государства кушаки, что заботливо сшили им их матери, жены или невесты.
Войско Кунабулы, нападение которого несколько часов отражали карнеолассцы и нодримцы, было уничтожено. Ядовитые трупы чудовищ были свалены в несколько огромных ям и сожжены, пеплом очернив родную землю.
У шатра Его Величества государя Трена Вальдеборга собралась огромная толпа карнеолассцев и часть нодримцев. Все желали быть осведомлены о здравии повелителя Карнеоласа. Воины старались не шуметь и, усталые, измученные потерями, кровью и свирепостью врага, терпеливо ожидали вердикта королевских лекарей.
Шатер был глубок и огромен и напоминал кочан капусты: в нем наспех соорудили множество тонких перегородок, государя оградили множеством светлых занавесей. Дубовую кровать его поставили рядом с подобием окошка, чтобы государь видел свет Божий.
Главный королевский целитель, древний и суровый миларец Скипий, лишь кронпринцу Дарону и верному пажу Аситу позволил остаться, остальных — неуязвимого генерала Капуи, герцога Атийского, множество послов и даже государя Весхельма бесцеремонно выставил на улицу, сославшись на то, что государь нуждается в покое.
Бедный Весхельм сник и будто высох за несколько часов — о пропавшем кронпринце Густаво не было вестей. На подмогу Личной Гвардии наспех снарядили отряд в двести всадников. Весхельм хотел выступить непременно всей нодримской армией, но его воеводы отговорили государя: коцитцы были немногочисленны, нодримцам же требовалось отдохнуть несколько дней и залатать раны. К тому же, государь Карнеоласа был серьезно ранен, обязанности его должен был взять «серый и тихий» кронпринц Дарон.
Ослабленный, потерявший много крови, Трен часто проваливался в глубокое забытье, возраст его, многолетние труды, заботы, горести лишь усугубляли раны его, и, спустя несколько часов, у него открылась лихорадка.
Но в те минуты, что приходил он в себя, он требовал общества сына, своих ближайших соратников, и подолгу держал рядом с собой, пока вновь не забывался и не тонул в пламени боли и слабости.
Несмотря на рану, голова его еще оставалась ясной. Даже с закрытыми от страданий глазами он говорил разумные вещи, и это дарило всем надежду на его выздоровление.
Трен сам верил в силу своего здоровья, но, не привыкший строить иллюзий, он, оставляя рядом с собой лишь верного слугу своего и сына, судорожно, боясь что-то забыть или упустить, закидывал сына советами, рассказывал то, что боялся рассказать ранее, рассказывал обо всем, рассказывал много и постоянно осведомлялся, не прибыл ли от Авдия его сокол. Дарон отвечал, что не прибыл, и Трен, задумчиво затихнув на минуту, вновь продолжал говорить, а после упрашивал Скипия, чтобы тот не прогонял сына.
Дарону Вальдеборгу предстояло встать во главе армии, а после — во главе государства, если государь Трен еще не встанет на ноги или не выдержит тяжести ранений.
В шатер вошел герцог Атийский, верный, будто пес, с болью взиравший на тяжело дремлющего хозяина. Дарон осознал, что Аберфойл Алистер пришел за ним, чтобы показать его подданным, карнеоласской армии, множеству прибывших послов. Кронпринц бесшумно вздохнул, поцеловал отцовскую руку, поклонился своему государю и направился к выходу.
Бледные пажи Трена, суетившиеся лекари шатра, завидев Его Высочество Дарона, почтительно расступались, кланялись ему, будущему своему хозяину, одобряюще сверкая глазами. От страха и волнения у кронпринца трепетало сердце.
В Кунабуле морионовой бездонной пастью зияла глубокая ночь. Множество рубиновых костров да факелов с трудом разгоняли густой, будто ощутимый мрак, на лагерь опустилась долгожданная тишина — воины устали, праздновать не было сил.
Когда из шатра вышел кронпринц Дарон, сотни воинов приветствовали его превосходной выправкой, на верность присягая своему будущему повелителю. Молодой кронпринц вздрогнул от неожиданности, ибо полагал, что армии отдыхали. Мгновенно взяв себя в руки, он приветствовал карнеоласскую армию и распустил всех спать. Сам он был весь в пыли и грязи с самой битвы, в поту и в ссадинах.
Герцог предложил ему ванную для начала, после — отдых, утром — встречу с послами, но тот, узнав, что ни нодримское руководство,
