дождь, из земли на месте дождя вырастет дерево буквально за одну ночь, оно будет лечить и исполнять желания. Когда-нибудь семья попросит у него ребёнка и дерево исполнит их желание — у них родится сын, точь-в-точь твой друг, но уже от той семьи будет зависеть, каким он вырастет, — она улыбнулась, безмерно довольная собой. У Аннабелль задёргался глаз.
— А по-человечески нельзя было? — спросила она, не веря своим ушам. — У него же старая мать и младшая сестра! Как они жить будут?
— Девушка найдёт себе богатого жениха, — улыбнулась Эрвелин, искренне не понимая, почему её собеседница недовольна. — Не беспокойся о них, иначе мы до заката не управимся, а Клода одного нельзя оставлять надолго, — она хитро подмигнула девушке.
— Да, Вы правы, — опустила взгляд Анна. — Расскажите мне, как помочь Клоду.
— Опять ты со своим «Вы», — нахмурилась женщина. — И тебе даже неинтересно, почему это испытание выпало на твою долю? Очаровательная самоотверженность!
— Подожди, — подняла руку Аннабелль. — Просто расскажи мне всё, что я должна знать. Пожалуйста.
Ведьма рассмеялась и хлопнула в ладоши так, словно только этого и ждала. Она поднялась на ноги и прошлась по крыльцу, зашла в дом и снова вернулась с потерянным видом, словно забыла, зачем уходила и тем более для чего вернулась. Несколько секунд она удивлённо смотрела на Аннабелль, точно присутствие девушки было для неё сюрпризом, а через секунду взгляд её прояснился: «Столько слов должно быть сказано, а времени так мало… Главное — не вдаться в подробности, а то совсем не успеем». Она внимательно посмотрела на Аннабелль и вновь села рядом с ней, но тут же вскочила и принялась расхаживать по крыльцу. Её гостья сидела на месте, готовая слушать всё, что скажет колдунья.
«Итак, — начала та. — Ты, наверное, знаешь ту историю с собаками. Вижу, что знаешь. Когда я накладывала заклятье, я была обижена, юна и немного не в себе. Ещё бы, — она усмехнулась, но через секунду вновь приобрела серьёзный вид. — Но я оставила лазейку для него и его слуг. Они должны вечно, пока жив их принц (а убить его может только время) находиться с ним в их обожаемом замке. Чего с ним только ни делали, чтобы снять заклятье! Я не устаю поражаться их жестокости всякий раз, как до меня доходят какие-нибудь слухи… Да! Но они могут покинуть замок, если исключительной доброты душа полюбит хозяина замка и заставит покинуть его прибежище, либо обменяет его на кого-то. Всё просто», — она улыбнулась. От этой улыбки по спине Аннабелль пробежали толпы мурашек. Девушка смотрела на колдунью, не зная, что делать дальше.
— Я должна сделать кого-нибудь пленником замка? — переспросила Аннабелль.
— Или полюбить чудовище. Он не всегда был таким, но отчаяние — ужасная вещь. Оно заставляет людей ненавидеть друг друга, рвать на себе плоть, желать смерти себе и ближнему своему или, что ещё тяжелее, жизни, долгой и счастливой, — женщина вздохнула. — Одно радует — моё заклятье спасло их от расправы.
— А ведьмы интересуются политикой? — спросила Аннабелль.
— Раньше не интересовались, но что-то странное творит новый король. На престол взошёл палач, а это никогда не заканчивается добром.
— Ясно, — вздохнула Анна.
— Ты же понимаешь, что исключительно добрая душа — это ты? — недоверчиво спросила ведьма. Девушка в ответ обречённо вздохнула.
— Да, но зачем? У Вас же есть добрый принц.
— Где? — спросила Эрвелин, едва сдерживая смех. — Ты видела его добрым?
— Он был добр ко мне, — неуверенно сказала Аннабелль, в её глазах блестели слёзы. Вся тяжесть отведённой ей роли рухнула на плечи девушки.
— К тебе, — уточнила колдунья. — А ты добра абсолютно ко всем. Это неплохо, но это и нелегко, так что неси своё бремя с достоинством, — вдруг сказала она с сочувствием. — Ты одна можешь помочь ему.
Анна тяжело вздохнула и посмотрела на солнце, начавшее клониться к горизонту. Она утёрла бежавшую по щеке слезу и, поблагодарив колдунью, стала собираться в обратный путь. Эрвелин смотрела, как девушка благодарит её и пытается расставить чашки, при этом отмечая, что весь день была удивительно хорошая погода, и на лице колдуньи всё отчетливее становилась жалость.
— Я не буду давать тебе напутствий, — сказала напоследок колдунья. — Просто иди обратно.
Она обняла девушку на прощанье и попросила близнецов указать гостье дорогу. Дети проводили Анну до изгороди, дальше она шла, ориентируясь по лентам и подвескам, которые оставила по пути к ведьме.
Клод очнулся. Он уже давно не просыпался так, как это делали обычные люди, радуясь тому, что вновь открывают глаза солнцу, или негодуя от предчувствия очередного дня. Открыв глаза, он снова желал закрыть их, скрыться в забытьи от всего, что могло случиться: веселья, бала, разговора. Он устал, ужасно устал от необходимости влачить своё существование, но не мог сбросить с себя это бремя. Одновременно с этим Клод чувствовал невыносимое отвращение к самому себе, как к трусу, готовому расстаться с жизнью, понаслышке узнав о её сложности. И только это презрение пополам с чувством ответственности за всех, кто был в замке, не давали ему как следует опустить руки. Он мог лишь загонять себя до потери пульса, чтобы потом забыться в беспамятстве на несколько часов или дней, чтобы потом очнуться и начать всё вновь. Но в этот раз что-то было не так.
Хозяин замка пришёл в сознание не в своей келье, которую называл «королевскими покоями», а в одной из спален замка, в которой всё без исключения радовало искушённый глаз и без ножа резало глаз, привыкший к грубым и тусклым цветам голых каменных стен и одряхлевших балок. На прикроватном столике, заставленном часами, чашками и блюдцами, стоял колокольчик, а рядом с ним — записка, выведенная аккуратным ровным почерком, настолько непохожим на собственный почерк Клода, что слова сперва показались ему написанными на каком-нибудь иностранном языке. «Если что-то будет нужно — звонить в колокольчик», — прочитал он и не на шутку разозлился. Как будто его считали неразумным слабым ребёнком, его, выживавшего после и куда более серьёзных ран. Он резко поднялся с постели, как тут же ноги его подкосились, перед глазами поплыли красные пятна и принц рухнул на пол. Падение разозлило его ещё больше,
