методами. – Она же обидится…
– Вряд ли она знает, что это такое, – отбрил этот… дракон. Опустил глаза на часы. – И вообще, пора возвращаться. Время уже не детское, а у нас дел – конь не валялся.
Ну, может, у кого-то и не валялся, а лично у меня, если по договору, нормированный рабочий день. И лично я после возвращения в Замок планирую сначала принять душ, а сразу после душа воспользоваться калёным железом. Благо, в отеле его пруд пруди и, смею надеяться, что хоть один да не откажет несчастной девушке в помощи.
Центральный орган кровообращения в виде мускульного мешка (у человека с левой стороны грудной полости, груди).
© Словарь Google
Дорога в «Мерцающий Замок» была заполнена мучительным, давящим на уши молчанием. Не знаю, чем была занята голова Кострика, а я перебирала рифмы и тасовала мысли, будто колоду карт. И чем больше я думала, чем удачнее складывались в строчки слова, тем яснее мне становилась, что так дальше жить нельзя, что я так не выдержу, что уступлю, а уступив, непременно сломаюсь и собрать себя по кускам заново ещё раз уже не смогу.
Кострин как рана, которая вот уже пять лет ноет и кровоточит, постоянно напоминая о себе. И если раньше я с этим как-то справлялась, то теперь, когда причина моей боли всё время перед глазами, это стало невыносимо.
В старину воин, получив ранение, прижигал его раскалённым мечом, чтобы остановить кровь и предотвратить заражение. Процедура не из самых приятных, но на что только не пойдёшь, чтобы выжить! Смогли они, смогу и я.
А между тем думалось совсем не о том. И снова стихи выплёскивались из меня рваными косыми строчками, и от жалости к самой себе хотелось плакать.
Мне трусливо моя Осторожность
Шепчет, что доверять невозможно.
– Ты же не хочешь, не хочешь боли.
Мало тебе было прежней, что ли?
Ты же в ночи утирала слёзы.
В страшный кошмар обращались грёзы.
Губы кусала, скрывая стоны.
Ты исписала бумаги тонны.
Память о нём в стихах изливала.
Помнишь, потом ты в огонь бросала
Черновиков своих мятых клочья.
И вспоминала каждою ночью:
Как всё было? И как всё стало?
Разве тебе этой боли мало?
И зудит, запрещая верить:
– Не входи! Не входи в эти двери!
Ты доверишься – он обманет!
Он опять твоё сердце ранит.
Кто осколки разбитого склеит?
Не входи! Не входи в эти двери!
Не рискуй, не рискуй напрасно!
Мы другое отыщем счастье.
Без изысков и без полёта.
Опасайся внезапных взлётов.
С высоты очень больно падать.
Нам падений новых не надо!
Осторожно иди по краю.
Он летает, а ты – земная.
Мотыльком на огонь несёшься.
Упадёшь! Сгоришь! Разобьёшься!
Подстели под ноги соломы.
Ведь этапы Любви знакомы:
Загораешься и взлетаешь,
Обжигаешься и страдаешь.
Коль не хочешь новой потери,
Постарайся ему не верить.
И себе доверять не стоит.
Всё пустое, пойми, пустое.
Затыкаю руками уши.
Не хочу Осторожность слушать!
(автор Tamara Kokhas)
В общем, диагноз ясен: «Резать к чертовой матери! Не дожидаясь перитонитов!» (х/ф «Покровские ворота», «Мосфильм», 1982)
Карандашный рисунок, который Кострик гордо именовал фотороботом, мне ни о чём не сказал. Не видела я этого мужика раньше, а если и видела, то не запомнила, уж больно непримечательной была у него внешность. Нос как нос, глаза обычные, волосы чуть длинноваты, как на мой вкус, и никаких тебе родинок, шрамов и прочих заметных признаков…
Смешно, но вместе с пониманием того, что призрак из прошлого пока так и останется призраком, растаяла и моя решимость немедля провести мероприятие под кодовым названием «Калёное железо». Какое уж там мероприятие, когда я устала, как собака! Сабантуй до середины ночи, ранний подъём и то, что почти весь день я была напряжена, как электропровод, дали о себе знать примерно в тот момент, когда я выбралась из душа. У меня ещё хватило сил на то, чтобы высушить волосы и завести будильник, а вот как голова касалась подушки, уже не помню – вырубилась на ходу.
…И сразу же оказалась в пыточном зале посещённого днём музея, прикованная к средневековому позорному столбу так, что ни головой, ни руками не пошевелить… И мне бы испугаться, но нет. Где-то глубоко внутри обжигающе сладко шевельнулось возбуждение, а от терпкого аромата предвкушения закружилась голова.
Движение сбоку не увидела, а скорее почувствовала, и невзирая на то, что рассмотреть стоявшего рядом не было никакой возможности, я точно знала, кто именно там находился.
– Значит, всё забыла? – вкрадчивый шёпот коснулся моих ушей, а на глаза опустилась плотная повязка.
– Какого…
– Ну, ты же не думала, что столь откровенное враньё просто так сойдёт тебе с рук?
Кровь превратилась в густую огненную лаву, и я, облизнув пересохшие от внезапно вспыхнувшей жажды губы, проскрипела:
– Не думала.
– Не думала, – шёпотом повторил Кострик. Не повторил, прокатил по языку, с каким-то извращённым удовольствием впитывая в себя вкус этих двух слов, а затем провёл пальцем по краю моего декольте, слегка проникая под ткань. Провокационно, но… недостаточно.
– Тогда, быть может, просто скажешь мне правду, и мы перейдём к сладкому?
Гулко сглотнув, я стиснула зубы и промычала что-то невразумительное, но, определённо, отрицательное по смыслу.
Партизанка, блин…
Довольный смешок, и дракон делает шаг в сторону и заходит сзади. По шёлку чулок скользят горячие руки. Никогда не думала, что столь простая ласка, как поглаживание щиколотки и вырисовывание пальцами неторопливых узоров на икрах и под коленками может лишить дыхания. Но это происходит. И грудь с трудом поднимается, чтобы набрать воздуха в лёгкие, воздуха, который я мелкими глотками пила с жадностью путника, что после многих часов изнурительной дороги дорвался до источника живительной влаги. В ушах шумит, и отчаянно хочется… Нет, не чтобы прекратил, а чтобы не останавливался. И чтоб откровеннее, ярче, сильнее чтобы…
– Даже когда так, не помнишь?
Юбка взлетает вверх, а вместе с ней к потолку улетает бесстыже томный мой стон, и ещё до того, как его отголоски утихают под арочными сводами, мою кожу над краем чулка осторожно трогают влажным поцелуем.
В
