Книги путают ум, это точно.
– Библиотечная воительница, – чуть улыбнулся Брендон, а потом удивленно присвистнул.
Эшлин, стараясь не разворачивать печать из черной ткани – как отдал Горт, – приложила ее каменную основу к кругу с точно таким же узором. По камню прошла рябь, будто по воде, и взгляду открылась едва различимая щель.
– Скажи мне, что все будет хорошо, – прошептала Эшлин, надеясь, что Брендон ее не услышит. И тут же почувствовала, как ее обнимают двумя руками, а губы у самого уха повторяют: «Хорошо».
Брендон потянулся из-за ее плеча и толкнул каменную плиту.
В открывшемся каменном коридоре, уходящем вглубь, было темно, только у входа виднелась ниша, в которой стояла глиняная лампа с длинным носиком и завитушкой-ручкой. Она напоминала длинную лодку, только без весел. Брендон поднял ее и легко зажег – в ней сохранилось масло. Освещала лампа слабо, а дымила сильно. В узком каменном коридоре, где до потолка можно было легко достать рукой, этот удушливый чад казался невыносимым. Но не идти же на ощупь!
Эшлин до этого не оказывалась настолько глубоко в скале. Только во сне. Но там у нее не перехватывало дыхание и не казалось, что вся громадная вершина холма давит ей на грудь и вот-вот обрушится, похоронив маленькую ши под обломками. Даже просто сил идти вперед стало меньше, будто бы перед этим она пробежала пару миль. Только дыхание Брендона и ламповый дым убеждали ее, что потолок еще не упал, она правда жива, а не самой себе кажется в этой душной полутьме.
Удивительно, но когда коридор вдруг повел вверх, стало светлее. Будто там, впереди, были настоящие окна, впускающие свет в сердце холма.
Так оно и было. Еще около двух десятков шагов – и они вошли в пещеру, что явно была сделала человеческими руками. Слишком ровные своды, да и отверстия, сквозь которые проходил свет, – полукруглые, одинаковые, затянутые слюдой, что пропускала свет, но не давала дождю портить последнее пристанище великого барда. Гробница не отличалась пышностью усыпальницы Дойлов, здесь были лишь камни и несколько рисунков на стенах. Один из них, сильно поблекший, изображал дуб с огромной раскидистой кроной. На другом распускались синие и красные цветы. А третий был, возможно, портретом самого Лермонта – длинноволосый человек в плаще и с лютней задумался над тем, какую песню спеть следующей, да так и застыл на сотни лет. В глубине пещеры располагался большой плоский камень, на котором были выбиты слова.
Брендон затушил лампу, чтобы осталось масла на обратный путь. Здесь было достаточно света, чтобы прочесть, разве что он был неясным и желтоватым.
– Томас Лермонт. Тот, что искал дорогу ольхи, но ушел дорогой звезд, – прочел Брендон. – Не вижу здесь никаких подтекстов. – Новая загадка надежно отвлекала его от беспокойства о ши и о том, кто поджег дом Дойла. Надо найти Кристалл, если он здесь, раньше, чем до него доберутся ректор или инквизиция. И тут он едва не подпрыгнул на месте, увидев, как наглая ши забирается на могильный камень, встает в центре и вытягивает руку.
– Что ты делаешь? – его голос эхом отозвался от стен, прибавив жути. Эшлин вздрогнула.
– Он писал, что не обидится, если встать в центр его мира. А центр мира – это там, где ты сам стоишь… или лежишь.
Брендон напряженно наблюдал за девушкой, будто правда ожидал гнева мертвого барда. Эшлин покрутилась на месте. Вокруг то и дело попадались стоячие камни с какими-то надписями.
– Скажи мне, где здесь север?
– Ты стоишь к нему спиной. А галерея выходит на юго-восток.
Эшлин развернулась, сделала четыре шага, спрыгнула с могильной плиты и оказалась лицом к лицу с одним из торчавших из земли, как зубы, камней. Потом зашла за него, протянула руку, зашарила по стене. Ее губы шептали «один, два, три, четыре, пять», а пальцы скользили по гладко обтесанным камням.
Вдруг Брендон увидел, как один из камней под ее нажимом сдвинулся внутрь, открывая нишу размером с две ладони. Перед ними лежали аккуратной стопкой плоские, исчерканные каменные полоски. Огам. Брендон взял одну, поднес почти к самым глазам и прочел. Потом еще две. На одной стороне надпись, на другой – странный рельеф. Будто резьба.
– Бузина. Тростник. Ясень. Здесь названия растений. Видишь, в глубине ниши круг, похожий на лабиринт? Эти полоски явно должны быть туда вставлены… вроде ключа что-то? Но в каком порядке?
– Это календарь. Наш. Но я не умею читать.
Брендон накрыл ее руку своей и чуть сжал. Сразу стало спокойнее.
– Я прочту. Скажи, в каком порядке они у вас идут. С чего начинается зима?
– Год начинается с березы. Потом рябина, ясень, ольха, ива…
Мысли перестали беспорядочно роиться, и Эшлин легко нарисовала перед мысленным взором круг деревьев. Когда последняя пластина вошла на свое место, часть стены, в которой была ниша, медленно, со скрипом, поднимая облако столетней пыли, отъехала. Брендона и Эшлин ждало еще одно путешествие по темному коридору, стены которого царапали руки, когда приходилось нащупывать путь.
Брендон снова зажег лампу. Ему во многих местах приходилось нагибаться, проход был чуть ниже его. Зато в ширину в нем могли бы спокойно разойтись трое. Эшлин смотрела на тени, заплясавшие по стенам, и угадывала в них очертания птиц, знакомых людей и ши, гор, деревьев. Камень со всех сторон давил теснотой и неясной угрозой. Эшлин было жутко, и страх этот с каждым шагом все сильнее стискивал голову – будто обручем, будто предчувствием. Хотелось повернуть назад. Откуда-то пахло сыростью и болотом.
Вдруг Брендон, теперь шедший первым, резко остановился и присвистнул от удивления. Проход впереди расширился, это была пещера без отверстий, куда мог бы пробиваться свет, но с тонкими светящимися кристаллами, вделанными в потолок. Эшлин с удивлением узнала их. Такие светильники иногда делали для садовых гротов ши, поселяя на дерево или камень серебристый лунный мох, который в темноте начинал вот так мерцать. Но в человеческих лесах лунного мха не было. Значит, кто-то прихватил его с собой? Какой‑то ши?
Брендону было не до обсуждения ботанических видов в разных мирах. Он внимательно осматривал хлипкий деревянный мостик через кривую расщелину впереди. Когда-то это была вполне крепкая переправа из бревен, веревок и перил. Сейчас же перила давно сгнили и упали в пропасть, оставив после себя обломки столбиков. А бревна пошатывались в подгнивших канатах. Сами они, как ни странно, были почти не тронуты временем. Древесина лиственницы, вымоченная в морской воде, практически вечна.
– Кажется, наше путешествие закончилось, Эшлин. Я не позволю
