«Конечно, неизлечимо!» — с нервным смехом подумала Анна. Конечно, Морганьи ведь в самом начале писал, что работал исключительно на вскрытиях, так откуда ему знать, что именно это заболевание стало причиной смерти? Анна бросила взгляд на потёртую обложку, точно ожидая, что ответ сам собой проступит на ней, а затем с горькой усмешкой опустила глаза. Она просто обнадёживала себя и от осознания этого на душе становилось тяжело и как-то мерзко. Но что делать — она не знала. Она чувствовала доверие Селены, то, что вся семья надеялась только на неё и боялась представить их лица, когда она разведёт руками и скажет, что ничем не может помочь. Конечно, она ещё извинится, но что толку? Вооружившись надеждой, она изо всех сил старалась оспорить вердикт Морганьи.
Беспорядочно роившиеся в голове мысли не давали покоя ни днём, ни ночью. Казалось, Анна только и делала, что думала. Она всё пыталась создать лекарство для Селены и чем безвыходнее оказывалась ситуация, тем яростнее девушка сопротивлялась унынию и думала, думала, думала. А ещё она вспоминала об оставшемся в сердце лесов человеке, ожидающем её возвращения. Воспоминания о замке тут же накрывали девушку разрушительной волной и Анна беззвучно просила у Клода прощения, умоляя его дождаться её. Необъяснимое дурное предчувствие не оставляло Анну ни на секунду, возрастая, как боязнь грозы при виде огромной тучи, плывущей по горизонту. Порой размышлений становилось так много, что пропадал всякий сон. Тогда Анна тихо покидала дом и выходила в поле, где и днём, и ночью работали жители Шамони. Сухая погода заставляла их трудиться круглые сутки и золотые волны иссякали на глазах, оставались только позолоченные солнцем проплешины, но и те должны были вскоре исчезнуть. Анна достаточно обвыклась и если находила в себе силы, примыкала к остальным. Работать ночью было легче, чем днём: не было убийственной жары и солнце не впивалось в глаза своими лучами, пока что светила луна и не было нужно никаких фонарей или факелов. Поля и лес, вгрызавшийся в небо чёрными зубьями верхушек, безмолвно стояли, залитые серебристым светом. Ветра не было и команды, отдаваемые бодрым голосом, повисали в неподвижном воздухе и глухо падали в землю. Так проходила ночь, неторопливым бархатным шагом, едва касаясь людей своими тёмными крыльями.
Вскоре почувствовалась долгожданная усталость, ещё чуть-чуть — и Анна начала бы засыпать на ходу. Она подняла голову, чтобы посмотреть, сколько ещё работы осталось, как вдруг заметила в тени лесов свет. Сперва ей показалось, что это её разбушевавшаяся фантазия шлёт ей привет в виде огней замка, не спавшего по ночам, но, присмотревшись, девушка увидела, что огни движутся, разгораясь всё ярче, и нарастающий гул разносился по полям. Через несколько секунд его слышали все. Словно заворожённые, люди стояли и ждали, что будет дальше.
Пятнадцать всадников с факелами в руках выехали из леса. В этот момент дурман спал с глаз деревенских жителей, они крепко сжали ножи и серпы и побежали как можно скорее обратно, к домам. Некоторые, точно обезумев от одновременных страха и храбрости, бросались наперерез коням, хватали их за уздцы и тянули изо всех сил, пока лошади, хрипя, не сбрасывали всадников, а потом и эти доблестные защитники бежали в родные дома, где запирали все окна и двери, прятали семьи в погребах и ждали. Анна то и дело останавливалась и оглядывалась на чужаков и бегущих от них людей. Все были одинаково напуганы и удивлены, всадники, видя, что им не рады, останавливались и помогали упавшим товарищам подняться с земли.
Постепенно паника улеглась: все двери и ставни были закрыты, а на подступах к деревне образовался маленький лагерь. Обе стороны выжидали, о нападении не могло быть и речи и всё же мысль о том, что оно всё-таки будет, кочевала из уст в уста и напряжение не спадало ни на секунду. Только с наступлением рассвета, когда солнце залило светом пятнадцать спавших на голой земле человек, жители Шамони успокоились.
22
Напряжённая ночь подошла к концу и сменилась безмолвном утром. Всё вокруг оставалось таким же неподвижным: деревья и ветер будто замерли в ожидании. Никто не работал в поле, иногда приоткрывались ставни и показывались любопытные лица соседей, но стоило прозвучать какому-нибудь шуму, как ставни тут же захлопывались. Чужаки терпеливо расхаживали по разбитой ими стоянке, видимо, дожидаясь, когда жители выйдут к ним сами. Несколько человек отправились в деревню, чтобы поговорить с местными, но на все их «эй!» и «кто-нибудь!» ответом была лишь тишина.
Анна долго следила за ними, переходя от окна к окну, вглядываясь в лица и прислушиваясь к разговорам. Её даже посетила мысль о том, чтобы выйти к ним и поговорить, но перепуганные дети убедили её остаться. Так они и просидели почти до полудня, пока маленькая делегация, возглавляемая Фильбером, не прошла под их окнами. Селена и Анна старались отвлечь детей от чужаков, разгуливавших под их окнами: рассказывали истории, говорили нарочно громко, играли с Жаном и Эленой. Селена пыталась шить, но от волнения у неё тряслись руки и ей едва удавалось даже напиться. При мысли, что в любую секунду могут раздаться крики и выстрелы, женщина проклинала свою беспомощность и надеялась, что этого не случится. Но так или иначе, она бросала на своих детей взволнованные взгляды.
Раздался стук в дверь. Глиняный стакан выпал из рук Селены и покатился по полу. Элена захныкала, готовая разразиться оглушительными рыданиями, Жан попытался успокоить её. Пожалуй, он был единственным, кто хотя бы внешне сохранял спокойствие, но его резкие движения выдавали рассеянность. Анна подошла к двери и замерла на пару секунд в поисках чего-нибудь, что могло бы пригодиться для самозащиты. Стук в дверь повторился, человек с той стороны, казалось, наваливался на дверь всем своим весом.
— Кто там? — спросила девушка, пытаясь бесшумно достать серп из груды корзин, стоявших у входа.
— Мы от Фильбера, — послышалось из-за двери.
— И Его Величества, — добавил второй голос. Аннабелль застыла, нехотя опустила руку с зажатым в пальцах серпом.
— Что от нас требуется? — спросила она. Конечно, ей было известно, от какого Величества прибыл второй гонец, и присутствие его не приносило девушке никакой радости.
— Выходите, Фильбер приказал всем как подобает встретить правителя и его гостей, — говорящий ещё пару раз стукнул в дверь, точно подкрепляя свои слова, так не понравившиеся Анне. Она уже слышала их: тогда почтенные господа, перекрывавшие улицы баррикадами, напрашивались в гости, а потом в лучшем случае выбрасывали хозяев за порог. Анна нехотя успокоила себя тем, что теперь, когда вся страна у их ног, им нечего отнимать в месте вроде Шамони, и приоткрыла дверь. Две рослые фигуры быстрым шагом шли к соседнему дому, там постучались и повторили своё сообщение.
Анна не хотела оставлять пациентку. Состояние Селены не говорило ни о каком улучшении, даже несмотря на то, что женщина исправно принимала лекарства и втирала мази с таким усердием, что Анне впору было начать готовить новую порцию. Женщина таяла на глазах, её кожа приобрела совершенно восковой вид и сделалась почти прозрачной. Казалось, кто-то невидимый вот-вот подожжёт фитилёк из собранных в косу волос и тогда останется считать часы до того, как Селена догорит. Больше всего Анна боялась, что это произойдёт в её отсутствие и она ничего не сможет сделать. Селена тоже боялась. Надежда на выздоровление заняла место прежнего смирения с мыслью о возможной скорой смерти и теперь всякий раз, как женщина думала о таком исходе, холодный страх поднимался в её душе. Она всё чаще просила уединения и с безучастным видом выполняла всё, что говорила Аннабелль. В этот раз она с заботливой улыбкой попросила Анну отвести детей на встречу с гостями.
Девушка хотела отказаться. Воспоминания о таких встречах вспыхивали перед глазами, но рассказать о них девушка не решалась, во-первых, ей не хотелось пугать семью, а во-вторых, ей самой казалось, что вовсе не стоит рассказывать об этих событиях кому бы то ни было. Мало ли, кем её посчитают, когда узнают о её прошлом.
