– Лив!
Громкий голос Далии проник в сознание, и спустя тягостное мгновение чьи-то сильные руки обхватили меня и резко рванули вверх, ставя на ноги. Взор медленно прояснялся, но сердце продолжало испуганно биться в груди, с каждым ударом причиняя острую мучительную боль.
– Отец… – шепнула сипло, борясь с расползающейся по всему телу слабостью.
Ноги дрогнули, но руки Калеба, вовремя схватившие меня за плечи, не дали мне упасть. Пелена спала с глаз, и я увидела перед собой обеспокоенное лицо Далии, поймала ее взгляд – растерянный, просящий защиты. Я помню этот взгляд. Моя маленькая Ли всегда смотрела на меня так в детстве, когда мальчишки называли ее глупышкой, а девочки, проходя мимо, толкали в спину, дразнили и обзывались. Вот какова была причина разбросанных по моему телу синяков, злобы в детских глазах и разбитых кулаков – защита единственной сестры с самого детства стала для меня первостепенной задачей в жизни.
– Там папа… – стараясь забыть о внезапно вспыхнувших в голове детских воспоминаниях, я кивнула на обвитый пламенем барак и уверенно шагнула вперед.
Этот шаг отозвался острой болью в спине, но, превозмогая слабость, я бросилась в дом, заставляя пламя расступиться; большего я сделать не могла – у меня не было сил потушить пылающий внутри здания огонь. Я услышала, что Далия и Калеб кинулись следом за мной, и, не оборачиваясь, завернула из коридора в единственную маленькую комнату.
Огонь беспощадно пожирал деревянные стены, старую, потрепанную мебель. Кожу жгло нестерпимо, языки пламени, извиваясь, тянулись ко мне, но не могли коснуться и ранить. Дым сильно щипал глаза. Из-за выступивших слез было трудно что-то разглядеть, но взгляд судорожно метался по замкнутому пространству в поисках отца.
Пересохшие то ли от жажды, то ли от жара губы вдруг разомкнулись, выпуская горячий воздух из легких, и я, тотчас забыв о физической боли, бросилась к папе, неподвижно лежащему у горящего дивана и крепко сжимающему в руках завернутое в простыню маленькое тельце. Пламя коснулось огромных, укутавших своего хозяина крыльев, медленно превращая длинные перья в пепел. Выверенным движением руки я отогнала огонь от тела отца и, кинув быстрый взгляд на Далию и Калеба, сказала резко:
– Помогайте.
На глаза сестры навернулись слезы, но она быстро пришла в себя и подхватила Арона за ноги, когда Калеб приподнял его с пола. Младенец выскользнул из безвольных рук отца, и я едва успела его поймать. Прижала к себе, пряча от огня и густого дыма, и побежала к выходу.
Осознание, что я не чувствую присущую человеческим детенышам энергию, пришло только тогда, когда я выбежала из дома и холодный ветер, впитавший в себя запах гари и дыма, резко ударил в лицо. В груди засел сгусток боли – я задыхалась, жадно ловила ртом воздух, надеясь, что мне показалось, что младенец, не издающий ни звука, всего лишь спит крепким сном. Мне так хотелось уверовать в собственную ложь, услышать плач человеческого ребенка и избавиться от мучительного чувства, захватившего меня целиком. Но он молчал, а стук маленького сердечка не прорывался сквозь царящий шум – он затих. Затих совсем недавно, оставив сердце ребенка тлеть, как догорающие угли.
Я поймала недоуменный, пронизанный страхом взгляд женщины. По телу прокатилась волна дрожи, и я сжала губы, стиснула челюсти, не давая греющим уголки глаз слезам пролиться и обжечь кожу лица. Мать мертвого дитя смотрела на меня так, будто я была всего лишь видением – самым страшным видением за всю ее жизнь. Взгляд растерянный, пытливый, но уже не просящий, а скорбящий.
На негнущихся ногах женщина медленно двинулась в мою сторону, протягивая вперед дрожащие руки, и я, подобно ее отражению, пошла к ней навстречу неуверенными шагами. Она не дошла – упала на колени, не сдержав крик боли, рвущей ее душу на части, и крупные слезы, внезапно хлынувшие из припухших красных глаз.
– Мой мальчик… – сорвался с искусанных губ придушенный шепот, пронзая мое сердце насквозь.
Присев на корточки, я передала младенца женщине, остекленевшими глазами смотрящей на неподвижное детское личико, и сразу же выпрямилась. Отвернулась, не вынеся вида убитой горем матери, чувствуя ее боль, перемежающуюся с моей болью, сжала пальцы в кулаки и зажмурилась, словно в попытке забыть о том, что произошло мгновение назад. Но это не помогало. Я четко слышала надрывный плач, смешивающийся с воем ветра и треском огня, и чувствовала увядающую, теряющуюся в пустоте энергию отца.
Резко открыла глаза и бросилась к Далии, сидящей в снегу возле Арона. Она сжимала его ладонь руками, что-то шептала, едва касаясь губами обгорелой кожи его пальцев, а Калеб осторожно гладил плечо девушки, стоя за ее спиной и безуспешно пряча в глазах печаль.
От обугленных крыльев, погруженных в усыпанный пеплом снег, больше не веяло величием и силой. Мощная магия отца, обожженная яростным пламенем, ускользала из его источника, истощала слабое тело, забирая последние вздохи и секунды жизни. Огонь ему был неподвластен. Папа сам рассказывал мне об этом, когда я была маленькой. Каждый демон связан с определенной стихией природы, и только потомкам рода Перворожденных подвластны все четыре стихии. А отец был связан с воздухом, ветром, поднимавшим его высоко в небо, не раз спасавшим ему жизнь. Но не сегодня. Сейчас ветер предал его, своей силой еще больше разжигая охватившее деревню пламя.
Папа с трудом разлепил отяжелевшие веки, посмотрел на темно-синий свод неба, усеянный звездами. В груди кольнуло так, будто туда вонзили копье, и, поймав потерянный взгляд пурпурных глаз, я поняла, что это была боль отца. Я чувствовала ее так же четко, как свою. Чувствовала его усталость – от этого мира, от тщетной борьбы за справедливость, и ненависть к самому себе. Обожженные губы Арона разомкнулись, но вместо слов выпустили тяжелый вздох.
Стараясь не касаться уже мертвых крыльев, я опустилась на колени рядом с отцом, напротив Далии, не сводившей глаз с измученного мужского лица; осторожно и мягко обхватила его изуродованные огнем пальцы, погладила. Несмотря на слабость, он посильнее сжал мою онемевшую ладонь, попытался улыбнуться, но улыбка получилась кривой, вымученной.
– Все хорошо, милая, – шепнул отец осипшим голосом, из последних сил цепляясь за жизнь, нагло отобранную беспощадным пламенем огня. – Мне жаль… что я не успел защитить вас…
Взгляд его скользнул по моему лицу, жадно ощупывая, словно в попытке увековечить память обо мне, запомнить каждую черточку. Пересилив на короткий миг боль, он повернул голову к Далии, посмотрел на нее с отцовской нежностью, которой мы были лишены долгие годы, и, облизнув губы, тихо сказал:
– Слишком часто слезы омывали твое личико, мой нежный цветок долины. – Отпустив ладонь Далии, отец коснулся ее щеки, аккуратно утер большим пальцем крупицы слез, нескончаемым потоком бегущих по ее щекам, теряющихся в горловине рубахи. – Я люблю вас… – тихо выдохнул он и прикрыл веки, утратив последние силы, позволяющие ему смотреть на нас.
Его рука соскользнула с лица Далии. Она резко поймала ее, поднесла к губам и шепнула отрывисто, задыхаясь от слез, обжигающих нежную кожу:
– Пап… пап, посмотри на меня…
Я почувствовала, как из источника полилась магия, раня и затуманивая разум. Боль не утихала, разрасталась, перемежаясь с грустью и тоской. Жадно ловя ртом воздух, я осматривала безжизненное лицо отца, держала его за руку с надеждой, что он сейчас очнется, обнимет меня вновь, оставит нежный поцелуй на лбу и скажет, как сильно тосковал по мне. Но он молчал. Так скоро покинул меня, забрав возможность еще немного насладиться его обществом, совсем чуть-чуть поговорить, а потом посидеть в тишине, окутывая друг друга теплом.
– Папа…
Жгучие слезы застыли в некогда сухих глазах, почему-то не решаясь скатиться по щекам. Дыхание было тяжелым, рваным. И единственное желание – чтобы все чувства, ранившие меня, исчезли в одно мгновение – засело где-то в глубине сознания, медленно изъедая и терзая.
