искушать судьбу и сохранить нашего государя в безопасности.
— Все верно, — кивнул Дарон. Он знал все то, что сказал ему Аберфойл, но герцог помог ему решиться. — Я лучше рассорюсь со всеми, лишь бы отец оставался жив и здоров.
Герцог Атийский позволил себе беззлобную усмешку и тихо проговорил:
— Боюсь, Ваше Высочество, государь наш не найдет сказать вам ничего приятного, если вам будет угодно со всеми рассориться. Полагаю, с Полнхольдом и Нодримом не стоит портить отношений. Они пока не желают зла нашему повелителю.
— Боюсь, сейчас им не до зла. Армия Эреслава серьезно пострадала, а Весхельм не может найти себе места без Густаво…
В следующее мгновение в шатер вошел стражник и доложил о том, что капитан Личной Гвардии Весхельма Акры просит аудиенции. Дарон приказал его впустить, после чего высокий голубоглазый мужчина средних лет, облаченный в доспехи, но сдавший все оружие свое на входе, поклонился Его Высочеству и доложил:
— Ваше Высочество. Нашему повелителю, отцу Нодрима, не здоровится. Он желает переговорить с вами.
Ничего не сказав, Дарон тотчас поднялся и вместе с герцогом Атийским устремился к шатру королю Нодрима Весхельма Акры.
Еще совсем недавно самоуверенный, бодрый, волевой и резкий Весхельм нынче был бледен, согбен и разбит, являя всем истинный свой возраст. Он сидел за столом с единственным верным своим советником да генералом Нодрима, голову свою склонив на согнутую в локте руку. В другой руке держал он смятый листок бумаги, одна сторона которого была исписана неровным почерком. Едва Дарон вошел в шатер, Весхельм поднял свою голову и проговорил тихо, мрачно, убито:
— Отряд, что послан был за сыном моим, прислал известия.
У Дарона упало сердце. Судя по лицу Весхельма, известия были трагичны.
— Не должны отцы переживать детей своих, — глухо говорил Весхельм. — Что же сделал я, кто проклял меня, что обоих детей у меня отнял?
Дарон почувствовал, что ноги не держат его и рухнул на свободный стул.
— Не может быть… — выдохнул он.
— Они сказали, что еще не настигли похитителей моего сына. Они добрались до Врат Апепа и подверглись нападению небольшого отряда демонов. Убитыми они потеряли нескольких человек и потеряли много времени. Что же делать?..
Дарону не потребовалось более нескольких секунд, чтобы подскочить и выпалить:
— Ничто не потеряно! Мы выступаем!
— Ваше Высочество!.. — воскликнул Аберфойл Алистер, но кронпринц перебил его, воскликнув:
— Мы должны спасти Густаво, пока можем!
— Горячность твоя благородна, принц, — печально говорил Весхельм. — Но не следует ли тебе для начала посоветоваться с отцом?
Дарон согласился с Весхельмом, но посоветовал ему снаряжать армию свою в путь.
Когда он прибыл в шатер к отцу, его встретил мрачный Скипий и тихо произнес:
— Его Величество звал вас, принц. Ему совсем плохо.
— Я оставил его менее часа назад! — изумился Дарон, мертвенно побледнев и почувствовав, как силы покидают его самого.
Скипий проводил его к отцу. Трен был весь в испарине, бледен и изможден. Под глазами пролегли черные тени, морщины будто еще сильнее вдавились в кожу. Глаза государя были закрыты, лицо приняло утомленное выражение, а густые брови тучею хмурились над переносицей. Отравленную каплей демона кровь государя никак не могли прочистить, и Трен чувствовал себя все хуже и хуже, угрожая Карнеоласу сменой власти.
«Не покидай меня, отец», — мысленно взмолился Дарон, не смея нарушить тяжелой дремы отца, потрясённо усаживаясь у кровати его, могучего и такого ослабевшего.
Дарон не произвел на свет ни звука, но Трен приоткрыл глаза и, изнемогая, медленно повернул к нему голову. Кронпринц нагнулся, прижал губы к обездвиженной и слабой руке отца и обратил к нему наполненные слезами глаза.
— Отец… — прошептал он. — Позволь мне сняться с места и направить войска твои поближе к Кунабуле под моим началом…
— Дарон… — тяжело и очень тихо перебил Трен; дыхание его с хрипом вырывалось из лёгких, глаза, блуждавшие по комнате, казалось, силились увидеть лицо сына, но не могли. — Отныне ты — отец армии моей и государства. Может статься, я еще поправлюсь, но не буду тешить ни себя, ни тебя подобной надеждой. Я стар, я ранен…
— Ты не стар, тебе даже нет еще шестидесяти отец! — с жаром воскликнул Дарон, обливая руку отца слезами. — Ты не в праве покидать меня сейчас, в такое трудное время…
— Соберись, Дарон, — сурово прошипел Трен, найдя в себе силы злиться. — Я много лет учил тебя. Неужто все это тщетно? Если я полагаю, что ты достоин чести занять мое место, у тебя нет права сомневаться в себе, у тебя нет права отступать или проигрывать. Ты — мой сын, моя опора. Ты — надежда всего Карнеоласа. Если ты посмеешь сомневаться, погибнет весь Карнеолас. Тогда я, наблюдая за тобою из того мира, прокляну тебя… Я позвал тебя, чтобы ты исполнил последнюю, быть может, волю отца. Приведи ко мне брата своего. Приведи ко мне Арнила. Я желаю еще раз взглянуть на него. Прошу тебя, не бросай его никогда. Он своеволен, упрям, но так привязан к тебе!.. Приведи Арнила… Арнила!..
Трен захрипел, глаза его закатились, и Дарон закричал, будто раненый, зовя Скипия. Целитель прибежал и кинулся к государю, но голова его упала на бок, глаза закрылись, и он затих.
Дарон, трясясь, с невообразимым отчаянием глядел на старого целителя, будучи не в силах задать страшный вопрос. Послушав Трена, Скипий посветлел и сварливо пробормотал:
— Я же говорил, что Его Величество нельзя беспокоить! Он спит. Вы сведете его в могилу! Ну же, принц, дайте ему отдохнуть!
И целитель выпихнул Его Высочество, все еще трясшегося и безмолвно рыдавшего, но уже от облегчения, из шатра. К нему тотчас подскочил Аберфойл Алистер.
— Отца оставляем здесь. Оставляем с ним около тысячи человек. Сейчас перевозить его нельзя. Но прежде, чем уехать, я попрошу у Эреслава и Весхельма помощи прогнать отсюда эту акидийскую змею. Сегодня мы выступает с войском на запад. Но отец попросил меня сделать то, что я боюсь, сделать еще сложнее, нежели найти Густаво.
На лице герцога застыл немой вопрос.
— Привести Арнила…
Глава 11. Целитель в Иркалле
Кунабула была тихой, словно замершей. Тьма, клубами дыма вальсирующая в глухих коридорах чёрных гор, застыла, будто прислушиваясь к многоголосому шёпоту, причитаниям, молитвам, никогда ещё не раздававшимся в обсидиановых стенах этих пещер. Тьма зачаровано слушала чужаков.
Маленькая пещерка, черная, будто морион, бугристая, будто кожа старика, озарялась ярким и густым молочно-белым сиянием. Лучи его ласкали камень, прощупывали, драгоценным ожерельем серебрили его бока, переливались на грубой поверхности бесчисленными бриллиантами всех цветов
