Глава 37. Охотник и зверь
Кафе Алисии встретило их кудрявым табачным дымом, вскриками, разлитым по столам вином, гитарным щекотливым перебором. Они не нашли ничего лучшего, как продолжить ночь Dia de los Muertos в кафе, где танцевала Фелисидад. Внутри Фелисидад звучало два голоса, когда они сюда ехали и шли через весь Мехико. Первый говорил так: «Зря ты своего парня ведешь сюда. Здесь опасно». Второй смеялся: «Испытай опасность. Ведь это же так весело!» Они вместе переступили порог, и это была хорошая примета.
Рома слегка покачивало, будто он выпил лишнего. Фелисидад вела его под руку. Морскими звездами вспыхивали рюмки в руках у дюжих черноглазых мачо. Двое влюбленных в углу согнулись над маленьким ноутбуком – парень показывал девчонке, должно быть, что-то смешное, она морщила нос и хихикала, прикрывая рот ладошкой, и во вьющихся усах, сизых перьях табачного дыма круглые и крупные серьги в ее смуглых ушах крутились золочеными велосипедными колесами.
Белобрысая Алисия увидела их издали. Вышла из-за барной стойки. Тоже покачиваясь, хромая, переваливаясь с ноги на ногу, еле удерживаясь на высоких каблуках, ловя воздух скрюченными пальцами, подошла к ним.
– Миленькие мои! Душеньки! – возвысила хриплый голос, стала похожа на хохлатку, пытающуюся мотнуть старым гребешком перед молодым петушком. – Какими же ветрами! Почтили Алисию! Не забыли!
Фелисидад осторожно прикоснулась губами к одной щеке Алисии, к другой.
– А это кто с тобой? Твой новый? Что бледненький такой? Как некормленый?
Фелисидад показала Алисии кулак и прошипела:
– Неновый! Мы уже давно! Заткнись, он понимает по-испански!
Алисия сделала круглые глаза. Повеяло перегаром и сладкими густыми духами.
– Что, иностранец?
Фелисидад грубо обняла Алисию за жилистую шею, притиснула лицо к ее лицу и жарко, сердито зашептала ей в ухо. Алисия отмахнулась, как от мухи.
– Понятно. Потанцуешь?
Фелисидад быстро, искоса, глянула на Рома. Ром водил глазами по внутренности кафе. Обычное кафе, много в Мехико таких. Ничего примечательного. Только запах опасности в прокуренном туманном воздухе. Опасность, самое пьяное вино на свете.
Прислушивался к своему сердцу: билось странно, то ровно и холодно, а то срывалось вскачь, разрывало реберную клеть – так конь рвет грудью веревочный забор ранчо, выскакивая на волю, в сельву.
«Тише, сердце. Не глупи. Не бейся. Ровнее, ровней. Вот так».
– Пойдем сядем за этот столик, – потянула Фелисидад Рома за рукав.
Они увидели свободный стол, уселись. Разбитная Ирена, понятливо ухмыляясь, принесла им на огромном подносе выпивку и закуску. Дама с кавалером, а кавалер, ясно, при деньгах. Иначе зачем приперлись сюда? Фелисидад брала в зубы соломинку, лениво тянула коктейль. На тарелочках мирно лежали маслины, ломтики ветчины. Мир и покой, и табачный дым танцует, вьется. Почему бы ей не стать дымом, не завиться вокруг любимого, не потанцевать? Ему, спасенному?
Ром улыбался ей. Так счастливо и так печально он ей еще никогда не улыбался.
«Может, ему и впрямь плохо? Может, поехать домой?»
Мысль мелькнула и погибла.
Ее раздавила ступня в тяжелом шнурованном ботинке.
Она сперва увидела ботинок. А потом уже подняла глаза.
Кукарача.
Шаг, еще шаг.
И шаги за ним, следом.
Они вошли в кафе все четверо – Кукарача, Мигель, Федерико, Алехо. Не вихлялись. Не заигрывали с публикой глазами и жестами. Гитары за спинами, в чехлах, и уже освобождают их от кожи и брезента. На стулья кладут. Фелисидад все смотрела на черные мощные военные ботинки Кукарачи. Новая одежда. Зачем камуфляж? Они что, на войну собрались? Почему без оружия? Или музыкой думают врага победить?
Кукарача тоже увидел ее. Глаза резанули по глазам. Два живых ножа. «Зачем ты здесь?» – «Петь. А ты?» – «Танцевать». – «С тобой парень». – «Не твое дело». – «То, что касается тебя, все – мое дело».
Кукарача взял в руки гитару и, наигрывая чепуху, разминая пальцы, крупными хищными шагами подошел к столу влюбленных.
– Ола, Фели.
– Ола, Кукарача.
Старалась держать себя в руках. Улыбаться.
На Рома косилась. Он смотрел в сторону.
Табачный дым тек и ускользал навсегда.
– Станцуешь? А я подпою.
Брякнул всей пятерней по струнам. Гитара загудела мощно, отчаянно.
Фелисидад слушала, как тает дымом звук.
– Да.
– Но прежде чем ты начнешь танцевать, я вышвырну отсюда твоего парня. Он мне не нравится.
Ром резко повернул голову.
Быстро поднялся.
Бокал с коктейлем заскользил по столу, упал, питье вылилось на пол, запахло пьяной вишней, коньяком, жженым сахаром.
– Ты мне тоже не нравишься.
Голос не дрожал.
После того как он умер и воскрес, ему ничто не было страшно.
Фелисидад вскочила и стала между ними. Лицо ее распустилось веселой смуглой розой. Улыбка мерцала, то загоралась, то гасла.
– Дураки. Прекратите. Кукарача! Играй!
Таракан взмахнул рукой и жестко, зло ударил по струнам гитары. Тотчас зазвенели еще три. Музыка забилась, как в тисках, пытаясь вырваться на волю. Пронзительный тонкий голос, тенор – это запел Алехо – прострелил насквозь тягучий синий дым, пробил тела людей, беспечно отдыхавших, потягивавших вино, текилу и коктейли. Воздух мгновенно заискрился, забился между лиц и рук.
Воздух превратился в сплошное незримое бьющееся сердце.
И его биение слышали все сидящие в зале.
Фелисидад побледнела. Закусила губу. Медлить нельзя было. Она выбежала на середину зала. Марьячис били по струнам, Алехо стонал и выл, вот вступил резкий, звериный голос Кукарачи, и все хорошо слышали слова новой песни:
Я вышел на охоту, пантера!
Я охочусь на тебя, пантера!
Сегодня холодный вечер и темная ночь.
Я славно поохочусь на тебя, пантера!
Ром стоял. Не садился. Тощий марьячи с торчащими усами подошел к нему, широко разевая рот – пел, старался, чтобы все слышали, микрофонов тут не водилось. Гитара в его руках прыгала и переворачивалась, деревянная циркачка. Иногда он стучал по деке костяшками пальцев, отбивая ритм, не сбиваясь с него. Прямо, нагло глядел Рому в глаза.
Ром не отводил взгляда.
«Ты чужак. Уйди».
«Уйди ты».
«Будет хуже. Будет плохо».
«Мне плевать».
Вот ты бежишь ко мне, пантера,
В густой чащобе, моя пантера!
Огонь твоих глаз меня возбуждает.
Я вскидываю ружье свое, пантера! —
голосил Алехо, нещадно вертя в руках гитару, и Федерико и Мигель вторили ему, терцией ниже. Ром видел, как Фелисидад переступает с ноги на ногу, как встает на каблук и раскачивается на нем. Откидывается назад. Руки кольцом над головой. Сама – живое кольцо, обвила его сердце. Не вырваться.
