позже. Потом…
Винсент распустил шнуровку на спине любовницы, помог Инесс избавиться от платья. А затем подхватил на руки и понёс к постели.
Наконец-то желанная женщина будет принадлежать только ему. И плевать, что официально она чужая. Это он как-нибудь переживет. Есть даже своя ирония в том, что сейчас в его постели именно Инесс ди Ресталь – дочь министра, фаворитка принца, будущая королева.
О да, он сделает все, чтобы она была королевой.
Потом она кормила его с рук фруктами, наливала вино в хрустальный кубок и подносила к его губам.
Винсент тоже попытался накормить её виноградиной, но Инесс помотала головой.
– Ты уже подарил мне наслаждение, теперь моя очередь…
Разве мог он противиться этим словам?
Ди Лер послушно пил и ел из её рук всё, что она предлагала. Ровно до тех пор, пока не почувствовал, что безумно устал. Веки потяжелели. Ладонь соскользнула с гладкого женского плеча. И Винсент, уткнувшись щекой в подушку, уснул.
В то же мгновение с лица Инесс сошла улыбка. Она оделась. Натянула платье, досадуя, что не может сама затянуть шнуровку, и Норден увидит её полураздетой. Она не планировала снова спать с ди Лером, но тот оказался весьма убедительным.
Герцогиня сама собрала посуду и остатки фруктов. Окинула комнату взглядом, подмечая следы своего присутствия. Норден оденет графа и застелет постель, вернет на столик пустую бутылку и чистый бокал. Этому понятливого слугу учить не надо.
Приоткрыв дверь, Инесс выглянула в коридор. И тут же от стены отделилась тень.
Норден кивнул хозяйке. Дождался, пока она вывезет из комнаты столик, а затем бесшумно скользнул в помещение.
Инесс оставила любовника и ушла, не оглядываясь. Она вкатила столик в свои покои. Вылила остатки вина со снотворным, избавилась от надкусанных фруктов.
Затем стянула платье и корсет, которых касались пальцы ди Лера. Бросила всё это в корзину с грязным бельём. А сама направилась в ванную комнату. Смыла с себя все следы чужой страсти, надела кружевную сорочку и легла в постель.
Погружаясь в сон, Инесс ди Ресталь была твердо уверена, что наглый граф больше никогда её не побеспокоит.
Над замком стояла глубокая ночь.
***
Джерард вернулся в Лабар-и-Нар только под утро. Молча бросил поводья слуге, мрачной тенью прошел по пустым коридорам, закрыл дверь, прислонился к ней и устало прикрыл глаза рукой.
Шумно вздохнул.
Эту ночь он впервые за десять лет провел не в Лабард-и-Наре и не на корабле. А – кто бы подумал! – в Доме Утех мадам Аруты. Зачем туда пошел – сам не знал. Хотел сбежать от себя, от боли, от нежного голоса Дианы, который продолжал ввинчиваться в мозг отравленным жалом: “Ормонд, женитесь на мне, я согласна!”
Она сказала это! Сказала!
Что ж, он сам виноват. Сам поставил это условие. Хотел оградить ее от себя. Или себя от нее?
Все так запуталось, что Джерард уже не знал, где конец, а где начало, и когда, в какой момент, интерес к этой женщине перерос в одержимость.
Они же почти не общались! Он не успел узнать ее. По сути их связывал лишь один поцелуй, сорванный впопыхах, да та встреча в трактире, когда он предложил ей перейти в замок и поставил условие.
И все это время она была в его мыслях. Просочилась как яд. Оплела душу колючими лозами. Каждый шип впился в сердце, врос так глубоко, что теперь и не вырвешь.
Он смотрел на других женщин, а видел ее. Целовал чужие губы, а чувствовал ее вкус. Он пытался даже залиться вином, но и это не помогло.
Она всегда незримо присутствовала рядом с ним. Соблазняла. Дразнила. Дурманила. Мерещилась на каждом шагу.
Джерард понимал, что одержим чужестранкой. Это не любовь. Любовь не приходит так внезапно, словно девятый вал. Не сбивает с ног как землетрясение. Не сжигает дотла.
Любовь заставляет мужчину идти на подвиги ради любимой. А все, чего он хочет, это схватить ее, сжать до хруста костей, сорвать с нее платье, не слушая испуганных воплей, и брать, брать, брать на грязном полу… Грубо, как шлюху. Пока она не забудет других мужчин, пока ее тело не станет податливым, словно воск, пока губы не станут хрипло шептать его имя…
Рушка права: женщина из воды станет его погибелью.
Он должен забыть о ней.
Потому и пошел в бордель. Но это не помогло. Как ни старались девочки мадам Аруты, у них ничего не вышло. Принц оставался мрачным, молчаливым и только цедил бокал за бокалом. Пока, наконец, не прогнал их и не устроил хозяйке допрос.
Арута рассказала про нападение на Диану все, что смогла вспомнить. И даже показала сиротский холмик на заднем дворе, где закопали бедолагу, убитого Ормондом. Джерард тщательно изучил вещи мертвеца. Это была пригоршня медных монет и старая абордажная сабля, поеденная ржавчиной. Ничего, что могло бы указать на личность погибшего.
Он пытался занять голову расследованием. Направить мысли в другое русло. Но не получалось. И сейчас, прислонившись спиной к двери своей спальни, снова и снова прокручивал в голове слова Дианы.
Она сказала: женитесь на мне! Сказала другому мужчине!
Ормонд, похоже, был удивлен не меньше его. Но воспитание и военная дисциплина помогли бывшему капитану быстро взять эмоции под контроль. Он не стал задавать вопросов. Просто склонил голову, поднес к губам руку девушки и произнес:
– Как пожелаете!
Когда ле Блесс поцелуем коснулся ее кисти, Джерарда будто пронзил удар молнии.
– Что ж, – его губы кривились в судорожной ухмылке, пока он выдавливал эти слова, – раз жених согласен, то не будем откладывать свадьбу. Через два дня будет Ночь Осенних Костров. Тогда вас и обвенчаем. Вы же не против?
– Диана?
Ормонд смотрел только на нее. Даже не глянул на принца. Ждал, что она скажет.
– Почему бы и нет? – хмыкнула девушка. – Чем быстрее, тем лучше.
В тот момент Джерард понял одну вещь, которая стала очередным гвоздем в крышку его личного гроба.
Диане все равно. Она не испытывает к нему и сотой доли тех чувств, которые раздирают его! Он для нее никто. Случайный знакомый, от которого по воле случая стала зависеть ее судьба. Вот и все.
Даже к Ормонду у нее больше привязанности.
– А чего ж ты хотел, наивный дурак? – процедил Джерард, открывая глаза.
В комнате было темно. Только светился прямоугольник окна, за которым розовел небосклон.
Пройдя к кровати, принц, не раздеваясь, упал на нее. Хотел позвать слугу, но передумал. Никого не хотелось видеть.
Через пару
