— А вы мне больше нет. И ваши слова — речи политика. Не желаете ссориться, сглаживаете. Пытаетесь создать впечатление друга. Оттого и льстите. Вдруг буду еще нужна, — холодно анализировала она.
— Будете… А на счет «больше не нравлюсь» — глупости. Это всего лишь обида. Но она пройдет и возможно даже быстрее чем вам думается. Не забывайте, что вы можете ко мне обратиться, если станет туго. А это может случиться. Я подыщу вам работу в министерстве. Возможно, вам даже понравится. Вы очень умны. Я найду достойное применение вашим талантам. Всего доброго…
Калина не ответила. Проводила сосредоточенно-хмурым неласковым взглядом. Впрочем, министр и не рассчитывал на прощальные объятия.
Калина сидела у стойки любимого бара, что располагался на той же улице, где она жила. Тут она частенько писала свои статьи, днем, когда бар открывался, но еще практически не было посетителей. Бармен, старый знакомый — мужчина средних лет, стоя за стойкой неподалеку, протирал стаканы. Крепкая фигура бывшего военного, лицо со шрамами и квадратным подбородком. Его побаивались все кроме завсегдатаев. Они знают, Данила так же опасен, как выглядит, только если его вывести из равновесия, но если этого не делать, он поразительно спокоен и молчалив. Впрочем, лишить его самообладания сложно. Обычно бармен только внимательно смотрит по сторонам, замечая все без исключения, и слушает.
Этот бар был самым тихим подобным местом в городе, тут реже всего происходили потасовки, как раз из-за того кто стоял за стойкой. Хозяин и бармен в одном лице.
Калина знала Данила давно, а последние три года они были соседями по дому. Оленев сдал Проскуриной небольшую квартиру на третьем этаже, которую ему с того ни с сего отписала одинокая старушка за которой он приглядывал с тех пор как уволился из армии. Сам Данила жил на том же этаже в противоположной стороне длинного коридора. В тесной неуютной однушке которая стала ему платой за семнадцать лет преданной службы в армии и десятки ранений.
Это жилище далеко не образец шика и респектабельности, как и район, но вполне доступно при заработке Калины. Плюс неподалеку есть крепкий заступник, если что.
Проскурина скосила глаза на бармена, он ответил ей невозмутимо спокойным взглядом и вернулся к своим делам. Телевизор в углу над стойкой снова показывает ее лицо. Очередные новости, и она их звезда. Бывшая журналистка тяжело вздохнула и отвернулась.
— Выключить? — спросил Данила и убрал звук.
— Зачем? Нам интересно.
Неподалеку за столиком сидят три посетителя, не самые приятные лица, скорее даже «рожи». Они слушают, что говорит диктор и косят на женщину за стойкой. Не узнать ее нельзя. Впрочем, Проскурину теперь кругом узнают. Хоть меняй внешность. Уже целую неделю длится этот кошмар. Ее лицо повсюду, ее имя у всех на устах. «Возмутительный скандал», — так сказал Аршинов в их последнюю встречу. Он очень преуменьшал. Вчера на улице Калину забрасывали грязью, которой в избытке после прошедшего дождя. Город не самое чистое место. Это не столица мира бессмертных, хотя и самый многочисленный и богатый город людей в этих широтах. Узкие неухоженные улочки между серыми безликими громоздкими домами, копоть и мусор. Люди снуют туда-сюда как мыши в подворотне. Хмурые озабоченные лица. Не протолкнуться, так перенаселен город. Муравейник. Только какой-то неопрятный и не такой систематизированный как настоящий. На улицах горят таблоиды, рекламный ссор на страницах газет. Безработица и вечное безденежье. По дорогам едут старенькие авто… Родной и любимый он показался ей чужой после приезда из мира вампиров. И дело не только в неприязни, которой тут встретили Проскурину. Дело в общей атмосфере не уюта, суеты, и нужды. Тут нет порядка размеренной жизни бессмертных. А ведь Калина даже вообразить не могла, что нелюди живут как люди, в то время как люди…
— Ну и как оно? Быть подстилкой вампира? — присаживаясь рядом и выдыхая ей в лицо запахом табака и дешевого спиртного, спросил посетитель.
— Лучше чем было бы с тобой, — не глядя бросает Калина.
Позади раздаются улюлюканья. Это собутыльники хама оценивают нелестный комментарий, посмеиваясь над более храбрым товарищем, что озвучил волнующий всех вопрос.
— Смотри, какая гонористая шлюшка! — оскаливается он и подмигивает друзьям. — Что снюхалась с вампиром, дрянь? Хорошо было, когда он загонял в тебя свой осиновый кол?
— У вампира хотя бы кол и он отлично стоял, а встанет ли твоя заезженная зубочистка?
Рука Данила вовремя перехватила кулак посетителя и, вывернув, крепко придавила к спине. И когда он только успел обойти стойку?..
— Драки в этом баре запрещены. А хамские комментарии в сторону других посетителей, тем более, — жестко предупреждает бармен, другой рукой давая знак товарищам ублюдка, не двигаться, или пожалеют.
— Что, она и тебе дает натереть у себя между ног? — оскаливается в ответ мерзкий тип.
— Шуруй отсюда и не возвращайся! — толкает посетителя суровый великан. — Каля ты как?
— Жить буду.
— Рассуждай позитивно. Ты жива и все еще на свободе. А такие как этот поплюют и престанут. Едва появится новый объект для насмешек.
— А слабо было ему руку поломать? — подевает она.
— Слабо. Это клиент, он мне деньги носит. Но главное, он отморозок и сломай я ему руку, пришел бы, когда меня нет и стекла побил. А ты знаешь, сколько стоит вставить новые. Да вообще, сколько у нас теперь все стоит. Снова цены подняли за аренду и коммуналку, пока ты там была за стеной… И так уже все делаю сам, без персонала. Но с такими темпами мне и себя вскоре придется уволить. Платить будет нечем…
Хмурый Данила покосился из-под густых бровей на женскую фигуру у стойки.
— Деньги есть?
— Есть.
— Врешь? — прищурился он. — Могу подкинуть?
— А сам где возьмешь? — усмехается она. — Есть, Даня.
— Много? Мне одолжишь? — шутит мужчина.
— Нет. Но могу помочь ручным трудом.
— Не смогу платить.
— Я бесплатно. Все равно ни черта не делаю. Работы мне нигде не дают. Вообще. Даже уборщицей. Разве что по профилю новой деятельности.
— Это какой?
— Шлюхи… — уныло признается Калина.
— А что, шлюхи хорошо зарабатывают. Вот на политиков посмотри, — острит он. — Брось, Каля. Все скоро забудут…
— Лет через десять. Как бы не умереть с голоду.
— Будешь помогать, стану харчами делиться. Другим ничем не могу. Трахать буду бесплатно, но только потому, что уважаю твою маму. Не могу брать с тебя деньги за секс…
— Иди в жопу, шутник.
— Ты не в юморе. Раньше всегда ржала с этой шутки.
