— Не смогу платить.
— Я бесплатно. Все равно ни черта не делаю. Работы мне нигде не дают. Вообще. Даже уборщицей. Разве что по профилю новой деятельности.
— Это какой?
— Шлюхи… — уныло признается Калина.
— А что, шлюхи хорошо зарабатывают. Вот на политиков посмотри, — острит он. — Брось, Каля. Все скоро забудут…
— Лет через десять. Как бы не умереть с голоду.
— Будешь помогать, стану харчами делиться. Другим ничем не могу. Трахать буду бесплатно, но только потому, что уважаю твою маму. Не могу брать с тебя деньги за секс…
— Иди в жопу, шутник.
— Ты не в юморе. Раньше всегда ржала с этой шутки.
— Потому что это не шутка.
— А что делать? Я хоть и друг, но прежде всего мужик и холостой. Хочу бабу, а ты хоть и друг, но прежде всего баба. Сидишь тут глаза мозолишь. Тоску на член нагоняешь…
— Я тебе не баба! Хозяин тоскливого члена, — огрызнулась Калина.
— Тоскующего, это не одно и тоже… Каля, что ты злишься? Хочешь кофе?
— Я уже три чашки выдула. Даже сердце уже стучит.
— Оно и должно стучать, — заметил он. — Как отец? Все совсем плохо?
— Не отвечает на мои звонки, — хмуро ответила она.
Два часа дня, город гудит. А тут, в этом маленьком неуютном баре тихо. Только бармен и его унылая подруга…
— А мама?
— Звонит каждый день и причитает, как я могла так опозорить ее и отца?..
— Она что, верит? — На невозмутимом лице Данила одна из бровей слегка дернулась вверх.
— Нет. Пока не включит телевизор. Затем начинает верить и звонить. Причитает и плачет опять. И так раз пять за день. Я пробовала отключать телефон, она соседке звонит. Та из жалости к ней зовет меня презренную к своему телефону. И после разговора с матерью мне приходится выслушивать еще и соседку.
— Как друзья?
— А как ты, Даня? — вскинув бровь, оценивает она с грустной иронией.
— А другие?
— А вот они все, за стойкой стоят! Кроме тебя, как оказалось, друзей нет. Все отвернулись.
— Город слепых, — забавно морщит он нос с небольшим шрамом на переносице. — Хорошо!
Он отставляет стакан прочь, откладывает полотенце и объявляет:
— Это было самое крайнее средство, но этот черный день, как видно, настал. Давай поженимся, родим ребенка. Всеобщего одобрения не гарантирую, но старик твой смягчится. А бабке будет некогда плакать, пеленки внуку станет стирать. Употеет!
— Жениться, ха! Чем ребенка кормить станем?
— А все же есть! — развел он руками вокруг. — Пиво, кофе…
Калина упала лицом на стойку и долго смеялась тихим задорным смехом.
— Вот ты и рассмеялась. И жизнь уже не такое дерьмо, — возвращаясь к протирке стаканов, и не подумав улыбнуться, подытожил Данил.
— Что там было? — спрашивает он через время. Вопрос назревал давно, только такой невозмутимый тип как Данил мог выдержать, не озвучивая его неделю.
— Расскажу, убьют! — усмехнулась Калина.
— Лучше пуля, чем та дерьмовая жизнь, которую ты теперь ведешь, — и, не моргнув глазом пробасил он.
— Ты прав! К чертям собачьим их запреты! Даже если расскажу тебе, что будет? Ты же не побежишь по улицам с этим. Пришьют и тебя.
— Вот и хорошо, дерьмо моей жизни не лучше твоего, — в той же невозмутимой манере отвечает бармен. Ничем его не испугаешь, не прошибешь. В свое время он рвал бессмертных на куски, бывало и голыми руками. Оттого теперь все лицо в шрамах. Не сказать, что стал уродом, но и симпатягой не назовешь. Калина часто злится на старого приятеля, так он выводит ее порой своей немногословной манерой и непробиваемым лицом. Но не может не признать, что этот угрюмый человек ей ближе, чем весь иной мир. Даже родители. Поэтому она всегда возвращается в этот бар. Или бывало среди ночи без разрешения приходит в его комнату в конце коридора. Просто поговорить. Или помолчать. Когда ей совсем паршиво, как вот сейчас.
— Правда. Но, правда и в том, что бояться этой протечки им нечего. Мало ли что кто болтает?! Это все домыслы. Они им не страшны. У них рычаг давления на массы через экран и газеты. Никто не поверит мне, если вдруг заговорю. А если и поверят, то единицы. Никто не боятся протечки. Боялись бы, не допустили. Устранили тихо или закрыли сразу.
— А мозги еще работают, — шутит Данил себе под нос. — Вещай, радио свобода! Я же знаю, что хочешь. Все время косишь на меня, и глазки горят. «Сказать или нет?». Молчишь только чтобы не навредить мне. А там язык уже печет, да?
— Я не боюсь. Говори.
— С чего начать?
— Один хрен! — махнул он.
— С этого и начнем. Хрен у него огромный!
Данила опустил руки со стаканом и полотенцем на стол и вскинул светлые брови.
— Я всегда мечтала увидеть это лицо! — выдохнула Проскурина и засмеялась. — Тебя удивленным! Почему я без оптики?!
— А я думал ты фригидная, — постно отшутился Данил.
Далее последовала продолжительная беседа. Уже всецело без шуточек, серьезная. Точнее отчет в общих чертах лишь без некоторых деталей.
— Знаешь, тысячи не состыковок, даже после пояснений Аршинова. Я все еще пытаюсь составить картину и не могу. Словно главного он мне так и не сказал…
— Не сомневайся, что так и есть. Это политика, а ты лишний персонаж. Какой смысл говорить тебе все?
— Меня раздражает не это, а то, что я не понимаю самых важных деталей. И знаешь, что еще?.. На один краткий миг у Вишнара почти получилось, — не без сожалений констатировала она. — Я почти поверила в их неопасность. Точнее, что эта опасность не так и велика. Например, когда он приставил ко мне милого юношу. Такого добродушного, бесхитростного, как зайчик.
— Зайка с клыками?
— Да, но я не видела его клыки. Он был первый из всех, к кому не было ни грамма страха и предубеждения. Сразу! На это и был расчет Вишнара, это я поняла. Но почему я, заведомо зная, что это уловка, не чувствовала опасности? Не знаю… — исповедовалась она, обнимая руками бокал с пивом.
— Тяжело найти то, чего нет.
— Почему ты это сказал?
— Потому что так и есть. Возможно, ты и, правда, предубеждена.
— Ты защищаешь их? — возмутилась Калина.
— Нет. Они пьют кровь и это никто никогда не изменит. Но это не значит, что они лишены человеческих качеств.
— Они не люди, по сути! — возмутилась она.
— А кто они?
— Вампиры!
— А что это значит? — спокойно вопрошал он.
— Что они высосут твою кровь, если встретят.
— Но твою же не высосали и даже не пытались.
— Даже тебе телевизионщики замылили глаза, смогли?!
— Они больше десяти лет не нападали и теперь готовят с нами про мир. Будь они, так же как и раньше кровожадны, случались бы вспышки, хоть иногда. Но они держатся. Значит это не приказ. Потому что даже приказы нарушаются. Я знаю, я бывший солдат, синий берет — элита. Еще молодой был, сопляк, и ночные убийцы тогда еще нападали на наши города. По всей территории пробивали стену по ночам, отчего и прозвище, и совершали набеги. Я видел во время одной операции, как бессмертный вытягивал из завала девочку. Она плакала, и он вытер ей слезы и подтолкнул, чтобы она шла прочь. Почему он ее не убил? Бездушный бы убил. Но увидев меня, кинулся в бой. Я его опередил. Ты можешь пояснить мне его поступок? Я уже больше семнадцати лет не могу…
