Элизабет Нокс - Искушение винодела

— Даже тогда. Я не понимал, что Вероника не моя дочь, пока Аврора не пересказала мне слухи. Вероника вполне могла быть моей дочерью.

Выдержав еще одну долгую паузу, Батист встал, подобрав корыто для земли и лопату.

— Я только лишь хотел поцеловать его, — мрачно произнес он. — Всего-то.

— Ха! — усмехнулся отец.

Я приду к тебе [обещалось в письме]. Не в ту же ночь и не на то же место, по крайней мере поначалу. Даже Батисту достанет ума дожидаться нас там.

Я приду. Помнишь, ты рассказывал про свою кошку? В детстве твою кровать ставили у очага, потому что кашель твой будил весь дом. Вы держали кошку. Ты любил, чтобы она ложилась рядом на кровать, но никогда не знал, в какой час она придет. Бывало, ты просыпался ночью, сердце твое бешено колотилось и ты ждал, когда же кошка придет и запрыгнет на постель. Я приду в одну из летних ночей, когда двери в арсенал будут раскрыты, — войду, заслонив собой лунный свет, и лягу рядом на холодные простыни. Если захочешь — сказки: «Хватит». Скажи, если сочтешь нужным. Мне достаточно обнимать тебя.

В другом письме говорилось:

Обратного адреса я не дам. Сейчас читай внимательно: в Батисте я видел тебя. Знаю многих ангелов, которые легко теряли голову при виде подобной схожести. Я все думал, задаваясь вопросом: «Что бы значило ваше сходство?»

Я верю в мудрость природы. Меня беспокоило, что Батисту я не нравлюсь и он не нравился мне, но когда его дыхание коснулось моего лица, я понял: Батист создан для меня. Он не родился, не вырос таким. Но люблю я тебя. Полюбил с той самой ночи, когда ты сообщил мне о смерти дочери и я держал тебя до самой зари. Дело не в жалости или твоем теле, а в том, что я знаю — в знании, которого я стыжусь.

Я должен был отдаться тебе до конца твоей жизни.

Что есть вера, когда теряешь что-то навеки? Я должен был владеть тобой хоть какое-то время — тобой, которого я однажды потеряю навсегда.

Зас писал из Дамаска, куда отправился возложить цветы на могилу Афары, а застал полный дом ее наследников — дальних родственников. Ангелу приятно было думать, что подруга умерла, считая, будто помогла ему вернуться на Небо.

Собран поклялся себе никогда не говорить Засу, как, получив от него первое вымученное письмо, отправил Афаре свое послание, описав все злоключения ангела. Собран не знал, успела ли Афара получить его, а если успела, то мог представить, с каким сердцем отошла в мир иной.

У Аньес и Поля родился сын, которого нарекли Арманом в честь старого графа. А поскольку Аньес решила провести время после родов в Вюйи, ее не было рядом с Полем, когда начался государственный переворот — когда в город вошли солдаты Луи-Наполеона, заняли Отель-де-Вилле и начали пьянствовать. Как и прочие горожане, в те дни Поль терпеливо ждал, чем все закончится, пока солдаты пьянствовали, занимались муштрой, на углах улиц стояли канониры, готовые в любой момент запалить фитили пушек.

Когда начались убийства, Поль следовал за солдатами, нетронутый, все еще благородный господин. Он подобрал раненого человека, которого подстрелили прямо во дворе его собственного дома.

— Они вломились сюда, — говорил мужчина. — Что мне было делать, чтобы не оскорбить их? Спрятаться под кровать?

Рядом офицер, зажав уши, кричал солдатам, чтобы те использовали штыки — выстрелы звучали чересчур громко.

На мостовой лежала застреленная женщина — она несла на руках ребенка, а когда упала, тот покатился по камням, пеленки распутались, и само дитя изрешетили сразу из нескольких ружей. Поль прошел за солдатами до самого Монмартра, увидел всех мертвецов и вернулся к себе в дом. Пролежал два дня на кровати, после уехал в Вюйи.

— Останься дома на год, — говорила ему Аврора. — Ты бургундец, можешь покинуть Париж. Зачем он нам?

Аврора подумала: как похожи сейчас ее слова на речи дядюшки Армана.

В газетах о перевороте говорили немного, а потом епископ Отунский произнес в новогодней проповеди несколько слов хвалы императору. Аврора вернулась со службы и заметила:

— Этот наш правитель умеет покупать — церковь вот, например. Он убийца, который знает меру. Думаю, лучше бы нам к нему привыкнуть.

— Как ты прошел незамеченным через Алуз?

— Я приплыл по каналу.

Зас прислал фотографию, сделанную в студии в Глазго: ангел стоял, облокотившись на мраморный плинт на фоне задника — туманных гор. Он полностью вошел в кадр, и каждая деталь, даже глубокие зрачки, были отчетливо видны. Однако Зас будто бы и не стоял твердо на земле. Казалось, он вот-вот скинет туфли и поднимется в воздух по видимой ему одному лестнице.

В письме, прилагавшемся к фотографии, Зас писал:

Я впечатлен городским некрополем. Еще ни разу не видел, чтобы погост столь четко напоминал настоящий город — надгробия здесь походят на печные трубы, торчащие из-под земли, под которой покоятся сами дома. И когда же вы начали вот так относиться к смерти? Где мрачность и ужас?

Я навестил Джорджа Кэли, чье имя украл. Я видел его знаменитое летательное устройство — оно больше, тяжелее и менее послушное пилоту, нежели творение моего графа. Когда же я упомянул имя графа, Кэли ответил, что никогда о таком не слыхал, а значит, моя «гибель» остановила последующие эксперименты с крылом.

— Я прибыл на поезде.

Батист отбыл в Дижон на год, а когда вернулся, заранее предупредив родных, то привез с собой новую жену — вдову и ее семилетнюю дочь. А еще для отца он привез трубку из белой глины, чашка которой была вылеплена в форме человеческой головы, имевшей поразительное сходство с одним их общим знакомым: ясный, утонченный лик, к щекам которого жались, будто сложенные крылья, локоны волос.

Собран рассказал Авроре, что все это время он бдил в одну и ту же ночь, ждал — иногда просто наедине с прошлым.

Затем сменил тему, спросив, что предложил торговец вином, который приезжал, пока Собран лежал с простудой в постели. Мартин не говорил, чем закончился разговор о «Шато Вюйи д’Анж дю крю Жодо», но сейчас Аврора передала Собрану предложение по поводу вина урожая 1850-го.