— Я знаю, — процедила я сквозь зубы.
Мог бы и не напоминать, сволочь.
— Всего тебе доброго. Бренна Баум.
Ральф улыбнулся одними губами, и экран погас.
* * *
… Потекли дни, полные тяжелой работы, и ночи без сна. Я ухаживала за больными: обтирала горящие в лихорадке тела, меняла мокрые полотенца и грязное белье, поила с ложечки, успокаивала бредящих, удерживала обезумевших, перевязывала места вскрывшихся нарывов.
В комнатах, на лестницах, даже во дворе беспрерывно витал сладковато-гнилостный запах — запах смерти. Один за другим заболели девять зараженных: только Энрике каким-то чудом держался.
Мне кажется, его оберегало чувство долга. Мои опасения подтвердились: в городе тоже появились заболевшие. Необходимость в изоляции отпала, хотя я предпочла бы и дальше соблюдать ее — вопреки всему надеясь сохранить жизнь герцогу. Но как только нам сообщили о первом заболевшем горожанине, Энрике ринулся вон из дома — проводить карантинные мероприятия. В их ценности он убедился: никто из вовремя отправленных из замка людей до сих пор болен не был.
Гонец с докладом являлся каждый день и кричал, стоя под стенами. А дозорный на стене приносил вести нам.
Но теперь все осложнялось. Раз чума проникла в город, бороться с ней станет крайне тяжело.
Остается надеяться на чудо и вселенскую справедливость.
Я прекрасно понимала, что осмотреть всех людей в городе одна просто не успею. Но все-таки попыталась этим заняться, пока не упала в обморок посреди мостовой, на пути от одного дома к другому. После этого герцог с подводой отправил меня домой. Мною занялась кухарка, на минуту оторвавшись от приготовления отваров — остальные были заняты. Габриэла, оставшаяся в замке служанка, сбивалась с ног у постелей пятерых, пока еще живых, а кучер Мигель сжигал трупы.
— Отдохнуть бы тебе, красавица, — вздыхала кухарка. — Ребеночку-то небось тяжело…
— Откуда вы знаете? — еле разлепила я пересохшие губы.
— Да что ж я, тяжелых не видела? — усмехнулась женщина. — Чай не первый год на свете живу…
Я не смогла сдержать улыбки. Ну, живет-то она гораздо меньше — но память говорит ей об обратном. Забавно, все-таки…
Этой ночью я спала крепко и долго — организм, носящий ребенка, с возмущением потребовал свое.
А когда проснулась…оказалось, что умерло еще трое. Вновь на заднем дворе запылал костер. Зато одна из двух оставшихся больных — посудомойка, я даже не запомнила ее имени — кажется… начала поправляться!
— Неужели мы переживем это, о, демоны! — шептала я, промокая пот со лба спящей девушки.
А ведь мир, переживший чуму, поднимается на другой — более высокий уровень развития…
Но до этого момента было еще далеко. Один за другим падали от страшной болезни жители города, умерших соседи сжигали вместе с домами. Счастье, что люди сразу перестали собираться на площади, старались не выходить из домов и поменьше общаться друг с другом. Когда силы немногих выздоровевших и, милостью свыше, не заболевших были на исходе, мы с герцогом поняли: чума наконец-то идет на спад. К тому времени миновало почти два месяца с рокового дня, когда крыса укусила бедняжку Даниэлу. Все крысы и все блохи в городе были истреблены старательными жителями. Роковое болото-рассадник, страшный отголосок Мира-на-краю, я обнаружила и уничтожила аннигилятором. И в тот момент, когда, казалось бы, дела пошли на лад — внезапно свалился Энрике.
— Я не выполнил свой долг, не закончил дела, — бормотал он, мечась между сознанием и забытьем.
— Ваша светлость! Ну что же вы, — вздыхала я, меняя ему простыни. Из живых слуг-мужчин остались только конюх да кучер, но они годились больше для ухода за лошадьми, нежели за больным герцогом. Да и вообще еле таскали ноги.
Мой живот уже был отчетливо виден, но пока, слава стихиям, не мешал при ходьбе. Тяжкие недели сделали из меня первоклассную сиделку, и я даже задумалась — не организовать ли в городе какие-нибудь курсы по уходу за больными, а заодно и госпиталь. Это не совсем соответствует эпохе, но ведь и не нарушает никаких внутренних законов, так почему бы нет? Только бы Энрике поправился — без него город останется брошенным…
— Давай же, твоя светлость, открой глазки, — приговаривала я, убирая гной со вскрывшегося бубона.
Обычно после этого наступал кризис — и человек либо умирал, либо выздоравливал.
Энрике повезло. Мне тоже. Да и мир оказался счастливчиком.
С гибелью герцога мы бы приблизились к краю — в прямом и переносном смысле. Ибо треть населения мы потеряли, но я поняла это уже после выздоровления моего высокородного пациента, когда, наконец, улучила минутку и пересчитала, с помощью карты, всех выживших.
Сожженный на треть город мы отстроили.
Как только мир избавился от смрада болезни и вновь задышал полной грудью, меня поздравил не только Правый творец, но и креадоры нашего семиугольника — Рихард, пряча глаза, Этель, искренне улыбаясь, и Джон, серьезно произнесший: "Это подвиг". Оказывается, все следили за событиями и переживали, надо же… Творец в своем мире — всегда одиночка, и никому нет до него дела. Но наш случай — редкое исключение.
Я успела даже выстроить госпиталь — Энрике распорядился возвести его после моей вскользь брошенной фразы — когда однажды ночью проснулась от того, что лежу в мокрой постели.
Отошли воды.
Я не беспокоилась, считая, что до родов еще никак не меньше двух-трех недель. Но моя Тина решила иначе.
Я жила в своем доме одна — не выношу присутствия чужих, пусть даже они созданы мной. Боли пока не было. Я оделась, накинула мантилью и вышла прямо под звездное небо. Крупные, как никогда, сияющие светила висели низко, словно грозди волшебного винограда.
— Ты родишься в чудесную ночь, Тина, — вслух проговорила я и направилась вверх по улице к жилищу повитухи.
Собственно, сама повитуха не пережила эпидемию. А вот ее дочь Дора — та самая девушка в мантилье — выкарабкалась, и теперь заняла в городе место матери, помогая женщинам, как умела.
Как умела.
"Надеюсь, ты сумеешь, Дора", — думала я, стуча медным кольцом по двери. Живот, наконец, прихватило — не сильно, но ведь это только начало, — и я вздрогнула.
А что если… Было бы очень жаль умереть так нелепо.
Заскрипел засов. Заспанная Дора открыла. Но стоило ей увидеть меня — сон слетел с девушки, словно сдернутая ветром шаль.
— Хранительница! Уже? — поняла она.
Я кивнула, схватившись за живот. На этот раз взялось сильнее.
Дора, босая и в рубашке, распахнула дверь настежь. Я перешагнула порог. Дверь мягко закрылась.
