События в храме вообще проплыли, как во сне. К уже имевшемуся набору впечатлений добавилась тихая торжественность полумрака, усиленная ароматом благовоний и горящих свечей, неторопливой речью священника и трогательными звуками детских голосов церковного хора. Я, как в тумане, едва шагала, куда направляли и делала то, что просили.
В себя пришла только от яркого света солнца и свежего воздуха улицы, когда всё было закончено и нас вывели на ступени церкви. Под громогласные выкрики поздравлений и добрых пожеланий, со всех сторон полетели зёрна… пшеницы? Риса? Я разглядывала крупинки, с трудом восстанавливая дыхание.
– Ну ты как, родная, живая? – прижимая к себе, тихо шепнул Миша, – А то я уж запереживал, что моя жена в храме посреди церемонии сознание потеряет.
– Не ожидала, что это будет так… ошеломительно. – так же тихо призналась я, пытаясь осознать, освоить свершившийся факт, – Неужели… неужели всё это случилось со мной?
– Пойдём в экипаж. – он нежно поцеловал меня в висок, мягко подталкивая вперёд, – Это ещё далеко не всё. Так что дыши глубже и набирайся сил к приёму в родительском доме.
По случаю свадьбы, экипажи были открытые и тоже нарядно украшенные. Все погрузились по своим положенным местам и единым дружным весёлым поездом, с гиканьем и песнями помчали к дому, где нас уже встречали неизменными для всех времён хлебом-солью и провожали на свадебный пир.
Наши гости гуляли в самом большом зале имения. Для дворовых были накрыты столы прямо во дворе. Веселье затянулось до самого утра. Для всех, кроме нас с Мишей. К полуночи женщины, проводив меня в спальню, приготовили к первой брачной ночи. А потом пришёл он. Но здесь я опускаю занавес, ибо это касается только двоих.
Гулянье продолжалось три дня. А потом, пока ждали ответа из императорской канцелярии, мы с мужем каждый день наносили визиты к родственникам в строгой последовательности – так было положено. Потому, что подобным образом происходил ритуал породнения.
Не ко всем успели, вскоре привезли долгожданное письмо с приглашением во дворец. Нас ждали столица и её императорское величество.
Быстро снарядившись в очередное путешествие, сердечно попрощались с матушкой Миши и задержавшимися родственниками, погрузились в дормез и сопроводительные кареты, отправляясь в путь. Через десять дней ставших уже привычными дорожных неудобств, въезжали в великолепный Петербург.
Глава 66
При подъезде к Петербургу у меня заколотилось сердце, я не находила себе места, и в какой-то момент появилось странное ощущение, что Питер окажется тем самым, когда-то привычным мне: с гуляющими у Храма-На-Крови иностранцами, кутающимися в пуховики и огромные шапки, со стайками молодежи, выпархивающими из кафе, громко смеясь и отбирая друг у друга наушники. Мне и хотелось взглянуть на мой город, и был страх остаться в нем навсегда. Просто потому, что в этом Санкт-Петербурге у меня есть Миша, любимое дело, грядущая встреча с Екатериной Великой, а там, в том Питере, не осталось ничего.
– Графиня, не изволите ли выйти на минуту, и обозреть вид города сейчас, – в дормез заглянул Миша, что последние два часа ехал верхом – решил размяться.
Меня несколько удивило его обращение — графиня. Был в нем оттенок нереальности. Даже подумалось, что там, в моем прошлом времени, возможно, кто-то уже читает о моих достижениях, или даже снимают фильм о некой Мадлен, что смогла взлететь так высоко.
– Да, любимый, я очень хочу, – ответила я, смеясь своим мыслям.
– Почему ты так смеешься? – удивленно спросил муж.
– Потому что подумалось… Подумалось о наших потомках.
– Уже? Так быстро? Душа моя, как это… – он был растерян, и смотрел на меня с таким удивлением, что, когда до меня дошло – что он имеет в виду, я засмеялась еще громче. Софи, с трудом разбирая дебри нашего языка, похоже, тоже поняла меня слишком уж утрированно.
– Нет, что вы, я о наших внуках, правнуках, и вообще, людях, что будут жить через триста, четыреста лет после нас. Я думала о том, что приятно знать, ну, что они будут читать о нас, ценить те вещи, что мы создаем, – ответила я уже с глазами полными слез от смеха.
– Что же мы должны такое создать, чтобы через триста лет, или даже четыреста, об этом помнили? – уже серьезно, но с явным облегчением переспросил Михаил.
– Я пока не знаю, но очень хочется придумать нечто такое, что останется потомкам, – ответила я, и с любовью посмотрела на самых близких мне людей – мужчину, любовь которого стоила того, чтобы пройти этот путь, и женщину, чья искренняя забота и дружба доказали мне, что женская дружба – не пустой звук.
Мы вышли из дормеза, и я замерла – город освещало встающее на востоке солнце. Купола церквей и храмов горели золотом. Утренний морозец делал воздух прозрачным, звенящим. На глаза снова накатились слезы – теперь уже от эмоций, что захлестнули в считанные секунды.
– Боже, как это красиво, – прошептала я, скорее, сама себе.
– Боже? Ты уже свыклась? – ответил Михаил и приобнял меня за плечи.
– Бог в сердце, и не важно, как его называть. Бог в любви, вот в этой красоте по утрам, в тишине перед рассветом, в детских кроватках, он во всем, даже вот в этих березах, – болтала я, и не могла остановиться. Березы – вот теперь я понимаю тоску поэтов по березам.
Просека, в которой мы остановились, была на возвышенности, и сейчас эта картина перед нами казалась чем-то волшебным – дорога, обрамленная белыми березками, а вдали – город, в котором я жила много лет спустя.
– Ты говоришь так, будто всегда была русской, – от чего-то очень грустно прошептал мне на ухо муж.
– Может так оно и было. Ты веришь в прошлые жизни?
– Это еще что? Ты обязательно должна мне рассказать обо всей этой ереси, – теперь засмеялся уже Михаил.
Он окрикнул всадников, что сопровождали наш обоз верхом, и те двинулись вперед. Мы вернулись в дормез, и Софи нехотя перешла в соседний – небольшой, где они ехали с Марией – я не смогла оставить свою первую крепостную. Слишком много в её глазах было преданности и мольбы. Они со Степаном ехали с нами. Миша долго сводил брови по этому поводу – не понимал, что они станут делать в городском доме, но я настояла, уверив его, что работу им я найду лично.
– Если мне придется отбыть на некоторое время, ты не будешь зла на меня? – мы лежали рядом, и он ласкал губами мою ладонь, я, в свою очередь, ловила его пальцы и гладила их. Но тут я резко привстала на локтях и посмотрела прямо ему в глаза:
– Когда?
– Не бойся, душа моя, не раньше, чем через пару недель.
– А как же наш «медовый месяц»?
– Что это? – он так же привстал и посмотрел на меня вопросительно.
– Ну… Это месяц, когда муж и жена вместе проводят все время, – воистину, язык мой – враг мой. Наверное, это еще не вошло в обиход.
– У нас вся жизнь будет медом, голубка моя, – обнял он меня и засмеялся.
Дормез встал, на улице зазвучали голоса.
– Нужно перейти в карету, так мы быстрее доберемся. Дома нас ждет теплая вода, сытный завтрак и мягкая кровать, – озвучил происходящее Михаил и подал мне шубу.
Утро было слишком насыщенным, и к десяти утра, когда мы прибыли к дому моего мужа, а теперь и моему дому, глаза начали слипаться. Нас встретила экономка и дворецкий. Михаил представил нас, но я хотела только одного – ополоснуться, выпить горячего чая и лечь в постель, которая не подпрыгивает на ухабах, не качается и не застревает в сугробах. Неделя в дороге – это мало по здешним меркам, но сколько у меня позади этих недель? Я решила, что спать буду столько, сколько влезет, и ступила в свой новый дом.
Как говорится, если хочешь рассмешить Бога – поведай ему о своих планах. Так и получилось, но в отличие от той, старой моей жизни, где телефон можно отключить, двери не открывать, взять больничный, или вовсе – пару дней за свой счет, здесь таких радостей не было.
– Хозяйка, душенька, подыма́йтеся, та́ма человек стоит. Стоит и не уходит, говорит, мол, пока с мадам Мадленой не поговорю, шагу не сделаю на выход. Я ужо хотела его кочергой отходи́ть, но эта тощая-то, видели, что всем тут управляет, будто генерал…. Анна. Она меня велела гнать от стыда, – над моим ухом разливался напевно голос Марии, которую уже, судя по всему, по достоинству «оценила» экономка Михаила.
