Так что все поместные владельцы были не просто воины, а лучшие среди прочих – неспешно текли мысли Ринды по пути к светёлке. И сыновей растили воинами, ибо земля в любой момент могла отойти более удачливому защитнику. А все свои дела поместники решали на воинских сходах. Куда, кстати сказать, бабам ходу не было – даже воительницам, как бы те не кипятились.
За редким исключением. Да и то не заседать наравне с мужчинами, а сказать своё слово и быстрей убраться с их глаз. Мужики сами разберутся с их правами на неприкосновенность женской жизни, имущества и чести, что соблюдались жёстко. Чай не обидят. Ибо женщинами множился род – что может быть важней? Вот пускай этим самым важным делом и занимаются: раздвигают ноги, рожают да растят мелюзгу – презрительно скривилась Ринда, почёсывая подбородок. Для них что женщины, что свиноматки в загоне – без разницы.
И это её несказанно угнетало последние два года – с тех пор, как она стала признанной наследницей почившего князя. А, говоря начистоту, заложницей своей крови. И все эти годы мозг Ринды работал с размеренностью, упорством и безжалостностью кувалды, загоняющей сваи в гранит. Что угодно, только не судьба курицы, запертой в курятнике с кормушкой и корзиной для высиживания яиц.
Она довольно насмотрелась на маму, которая в собственном доме не смела и шагу ступить по своей воле. Князь Риндольф почитал за особую любезность позволять жене выезжать иногда к верховному священнику. А после требовал у неё отчёта о каждом слове, произнесённом за его спиной. Незадолго до смерти мама взбунтовалась, требуя уважения к её нуждам. И князь повелел запереть жену в подземном узилище рядом с преступниками, ожидающими казни. Там-то она и застудила грудь, после чего слегла в горячке. В тот день, когда её прах развеяли над полями, Ринда отреклась от отца.
Сама она вовсе не жаждала стяжать славу бунтарки, в чём княжну Риннона, наверняка, тотчас и с удовольствием обвинят. Но взбунтуется, что бы с ней не делали. Обязательно взбунтуется, отстаивая шкурные интересы – пускай те идут вразрез с традициями и законами. Эка невидаль! Да все, в кого не ткни пальцем, занимаются тем же самым. Конечно, предпочтительней не поднимать бучу, дабы не злить собак. Но, как ни досадно, задуманное так просто не отвоевать.
Ей не позволят стать самовластной княгиней – ещё чего не хватало! Дай волю одной, и завтра каждая вторая богатая сиротка-невеста задастся вопросом: а зачем он нужен – этот навязанный традициями муж? Её богатством распоряжаться? Так она в том не нуждается – сама как-нибудь распорядится. Или распорядителя найдёт, но под свою руку, по своему выбору.
Ринда прекрасно отдавала себе отчёт в опасности, что таит оглашение её запросов на весь белый свет: родовитое мужичьё ни за что не признает за бабой свободу быть хозяйкой собственному добру. Можно, конечно, добиться того же и при муже, если взяться за дело с умом. Но только не с этим их Кеннером из Кенна-Дикого леса.
У этого башка хоть и варит, всё равно квадратная. По двум углам, как положено, воинская отвага да мужеская доблесть. В третьем братская приверженность дружкам. Подельничкам, с которыми немало выпито, завоёвано, набито на охотах и натрахано на деревенских сеновалах с подобающим ухарством молодчиков, не страшащихся замараться. В последнем углу того квадрата самомнение да самодурство, взращённые традициями.
В каком углу этого квадрата найдётся местечко жене, даже гадать не хочется – пустое занятие. И так понятно, что Ринда не впишется ни в один, оставшись за бортом, как мама. А случись ей попенять муженьку, тот возьмёт за привычку допекать её наказаниями. А она ему не спустит. А он не спустит ей. А она взбеленится – себя-то знает, как облупленную – и наделает дел. И вот тогда-то он с полным правом объявит её падшей женщиной, покончив с немилой жёнушкой на законных основаниях. Так, с какой же стати участвовать в заранее провальном деле и зазря мучиться?
Конечно, всё это пока её умствования, а для крепкой уверенности слишком мало знания о предмете рассуждений. И вот об этом стоит позаботиться в первую очередь, тем более что возможность вот-вот представится.
– Ты просто бесишься? Или что-то замышляешь? – не утерпела и вклинилась в её размышления Дарна.
Ринда вздрогнула и обернулась. Подруга сидела в высоком кресле, неподобающе для женщины закинув ногу на ногу. И наблюдала, как она бродит из угла в угол небольшой маминой светёлки, которую дочке, не кобенясь, предоставили по первому требованию. Бродит, то и дело скребя ногтем подбородок – явно не о нарядах с развлечениями замечталась.
– Злишься, что тебя не допускают на их посидели в тесном кругу? – ткнула Дарна пальцем в пол, подразумевая рассевшихся в парадной горнице мужиков. – Или не доверяешь Виргиду? Тогда зачем отдала ему свиток с грешками Торсела? Зачла бы его при всех. Во всеуслышание. Показала, что писано рукою князя, и забрала бы обратно.
– Зачем? – рассеянно осведомилась Ринда, остановившись у окна и выглядывая на крепостной двор.
– Думаешь, тебе его вернут?
– Конечно, нет, – задумчиво отмахнулась княжна, что-то внимательно высматривая внизу под окном. – И Торсела не казнят. Хотя и ощиплют, как курёнка. Думаю, он лишится всей своей казны. И не меньше половины земель.
– Тебе, вроде как, всё равно? – уточнила Дарна, поигрывая ножом. – Странно. Мне показалось, что ты горела желанием увидать цвет выпущенных потрохов этого говнюка.
Ринда хмыкнула, обернулась и пообещала:
– Может, и увижу.
– Вот как? – протянула Дарна. – И кто же их выпустит?
– Кто-нибудь, – пожала плечами Ринда.
– Хочешь сделать из меня убийцу? – усмехнулась воительница.
– А его из тебя ещё не доделали? – дурашливо изумилась княжна.
– Хорош хвостом крутить. Говори прямо: хочешь, чтобы я его убила?
– С какой стати? – выгнула брови Ринда.
– Не финти.
– И не думала. Пускай достопочтенные поместники сами решат, кто из них прирежет этого упыря.
– Не боишься, что передумают? – хмыкнула Дарна.
– Может, и передумают. В первый раз что ли? Ничего, они так же легко передумают обратно. Впрочем, мне до этого дела нет. Князь велел бросить им на растерзание Торсела, я сделала.
– А мне показалось, будто у тебя к нему личная злоба скопилась, – никак не желала отцепляться подружка из полузабытого детства. – Есть что-то, чего я не знаю? Это из-за Гулды? Торсел же тогда весь исхлопотался с её сватовством. Тащил княжну Гуннона-Южный берег в княгини Риннона-Синие горы. Чуть пупок не надорвал. В этом всё дело? Ты что, по сию пору не угомонилась?
– Угомонилась, – с какой-то отстранённой покладистостью успокоила княжна и тут же холодно хлестнула голосом: – И больше не желаю слушать дурацкие намёки на смертельную опасность, грозящую Гулде с моей стороны. Не стоит мне докучать. И особенно лезть в наши семейные дела. Мы с княгиней и без вас всё решим.
– Правильно, решайте, – усмехнувшись, несколько покровительственно поддакнула Дарна, вызывающе покачивая ногой в высоком боевом сапоге. – А я о другом спрашивала. О том, что ты имеешь против Торсела, – с неприятной лёгкостью солгала она. – Не князь с его кляузами против этого вора, а ты. Лично.
Никто не знал о том, что княжна совершенно случайно проведала, кто подогрел ярость князя Риндольфа против взбунтовавшейся жены. И кто подсунул разбушевавшемуся мужу задумку заточить строптивицу в сыром промозглом узилище. Не задаром, конечно. Обуреваемый порывом расчистить достойное место для подросшей дочери, Гуфрен Лукавый – властитель княжества Гуннон-Южный берег – щедро заплатил за эту услугу. А Торселу его жадность не позволила усомниться, что ему всё сойдёт с рук. Одна Гулда тут не при чём.
Ринда не знала, зачем настоятельница скита рассказала ей об этом после смерти князя. То ли мстила самому Торселу за какие-то пакости, то ли – зная свою воспитанницу, как облупленную – подтолкнула её убрать мерзавца со своего пути. Прямо с первых же шагов в родном доме, дабы тот не сотворил против неё очередную мерзость.
