Княжну-сиротку цапнули за шиворот – кое-кто увидал, как она совалась к седлу княгини. Отец её чуть не прибил – еле отняли. Отойдя от первого нахлынувшего бешенства, князь потребовал у дочери родовой клятвы на крови: дескать, она никогда больше не поднимет руки на мачеху. Ринда так упёрлась, что теперь и сама не могла припомнить кипящих в ней тогда яростных чувств. Ведь мама только-только умерла. И не просто, а по злому произволению отца.
Как же она тогда на него озлобилась. А уж юную Гулду, быстрей быстрого явившуюся заменить маму, ей было просто невозможно не возненавидеть. И отъезд в скит Ринда приняла безоговорочно: лишь бы подальше от этих упырей, сгубивших маму – так она себе это представляла. Понятно, что годы и мудрость настоятельницы всё расставили на свои места. И в душе к той же Гулде нет ни единого враждебного чувства. Хотя и всесокрушающим стыдом тоже не пахнет. Стыдно, конечно, но свет виной не застит.
Всё это ерунда. Главное, что усилиями настоятельницы до Ринды дошло: мачеха с её дочками единственная семья, что у неё есть. Что это её сёстры – мысль, пустившая в душе настоящие глубокие и цепкие корни. Гулда ладно: тут уже ничего не поправить. Хотя настоятельница твердила, что и это подвластно всепожирающему времени. А вот защитить сестрёнок хотелось от всего сердца – без этого условия она ни единого шага не сделает.
– Против тебя? – усмехнувшись, тоже притушила голос Ринда. – Против тебя ничего. Но задумала. Чутьё тебя не обмануло. И потому весьма заинтересована, чтобы Састи была здорова. Да и Фротни.
– Какое тебе до них дело? – ни на волос не поверила княгиня ненавистной падчерице.
– Они мои сёстры, – пожала плечами Ринда, всем своим видом выражая внимание к первой громогласной здравице, задавившей бодрый гул пирующих.
Поместника, что первым объявил здравицу по поводу её прибытия в отчий дом, Ринда помнила. Как и то, что князь Риндольф его уважал. Поэтому она расстаралась: такое почтение во взоре изобразила, что сама в него чуть не поверила. Откуда ему взяться – истинному почтению – если все эти мужчины видели в ней выгодный товар. Наверняка каждый получил немалую мзду, выбирая, кого допустить к соперничеству за её руку и за Риннон. А кому от ворот поворот, если у претендента в закромах или в башке гуляет ветер.
Слов нет, все они защитники княжества. И защитники ревностные – честь им и почёт. Ум-то понимает, а вот душа любуется на собравшихся и страшно против них досадует. Ум понимает, что её досада по детски дурацкая, а с души всё равно воротит. Не из-за этих мужчин, что соблюдают традиции и пользу княжества – из-за самих несправедливых традиций, что явно устарели. Во всяком случае, в её глазах. А раз уж на весь этот мир каждый смотрит своими глазами, то и традиции оценивает на свой лад – с удовольствием оправдывала Ринда свой бунт.
Она приветливо улыбалась, кивала головой на каждую бравую здравицу, поднимала тяжеленный кубок, от которого быстро заныла рука. Думая о своём, рассеянно водила взглядом по горнице. Пока не наткнулась на лицо, которое надеялась не увидеть до конца пира – если он, конечно, не конченый дурак. Хитроумный Торсел явно старался не вылезать из-за тучного высоченного соседа, дабы не нарываться на её гневные выходки. Однако не утерпел: вылез глянуть на её лицо и хоть что-то на нём прочитать.
Ринда не стала разочаровывать врага: поймала его настороженный, как у крысы, острый взгляд, и многообещающе улыбнулась. Так, как умела только настоятельница скита, послужившая воспитаннице примером не только в мудрёных книжных науках, но и в жизненных. Торсел мигом спрятался обратно за соседа.
– Не беспокойся, – прошептала, между тем, Гулда, не желая оставлять тяжёлый разговор с падчерицей на потом. – Я вскоре покину Риннон.
– Ни в коем случае, – затвердев скулами, процедила Ринда, сверля глазами блюдо перед носом. – Ты не должна покидать крепость ни на день.
– Почему? – опешила мачеха.
– Гулда, я слыхала, что ты умеешь держать слово, – решилась Ринда на многожды обдуманный, но рисковый поступок. – И что твоё слово дорогого стоит. Даже они, – кивнула она в сторону поместников, – это признают и прославляют. Да и пользуются твоей твёрдостью, если удаётся выцарапать из тебя какое-то обещание.
– И что? – удивилась Гулда, расцветая натянутой улыбкой на закруглившуюся здравицу и поднимая кубок.
– Дай слово, что сохранишь в тайне мою задумку, – подняла свой и Ринда.
Они отпили по глоточку. Озадаченная и тем чуть успокоившаяся княгиня помолчала и задала резонный вопрос:
– Надеюсь, твоя задумка не навредит моим девочкам?
– Как сказать, – не стала лукавить княжна. – Кто может знать, что для них лучше? Может, именно покинуть Риннон. Найти себе доброго мужа и жить спокойно.
Гулда вновь напряглась, поджав губы и глядя перед собой остекленевшими глазами.
– Однако если ты считаешь, что в Ринноне им будет лучше, так тому и быть.
– Не темни, – холодно бросила мачеха.
– Я ещё не получила твоё слово, – напомнила Ринда, ковыряясь в блюде женским ножиком для хозяйских нужд.
– Я тебе не верю. И давать слово, не зная, как оно мне отзовётся, не стану.
– Да, ты рискуешь, давая мне слово втёмную, – усмехнулась хитромудрая змеища, невесть чему обученная в далёком прославленном скиту. – И так же ты рискуешь, не узнав, что я задумала. Выбор труден, но прост.
– Будь ты проклята! – шёпотом простонала княгиня, прикрыв на мгновенье глаза. – В конец меня замучила, семя злодейское.
– Ну, я себе судьбу не выбирала, – пожала плечами Ринда, продолжая высматривать ненавистную рожу затаившегося за соседом Торсела.
Холодная, расчётливая злоба не била в башке набатом, застя свет. Но и оставлять её в покое не желала. Свилась в глубине души ледяной змеёй и шипела, готовясь укусить и впрыснуть в кровь яростной отравы.
– Как и отца с матерью, – пробормотала она, раздумывая, как бы разобраться с отвратной докукой нынче же.
Если Торсел доживёт до утра, непременно смоется из крепости – ищи его потом, свищи. Она же просто не переживёт провала своего плана мести и начнёт гоняться за этим ублюдком по всему свету. Для чего ей понадобятся немалые средства, что выделяют законной княгине Риннона-Синие горы на достойное содержание. Для чего, в свою очередь, придётся смириться с Кеннером – чтоб ему лопнуть! Беглянке же не по силам объявить охоту на врага: самой бы умудриться заползти в такой уголок, где её с собаками не отыщут.
Ринду передёрнуло, едва её умопостроения зашли в не менее чем Торсел ненавистный тупик. Нет. Она ни за что не продаст свободу за месть – больно жирно будет. Поэтому толстомордый упырь не должен дожить до утра.
– Хорошо, – тем временем, закончила размышлять и Гулда. – Я даю тебе твёрдое нерушимое слово сохранить твои намерения в тайне. В тайне ото всех живущих. Клянусь в том жизнью своих дочерей.
– Смело, – оценила Ринда отчаянный жест матери. – Что ж, тогда спешу тебя обрадовать: я никогда не стану женой Кеннера сына князя Кендульфа из Кенна-Дикого леса.
– Вот как? – иронично скривила губы княгиня. – И это твоя хвалённая тайна? Не смеши меня. Без него тебе не видать княжьего венца. Ты, конечно, достаточно дерзкая, чтобы потребовать самостоятельного княжения. Я не сомневалась, что ты осмелишься на столь нелепый шаг. Однако…
– Никто мне этого не позволит, – целиком и полностью согласилась Ринда. – Ты меня неправильно поняла Гулда дочь князя Гуфрена Лукавого из Гуннона-Южный берег. Я не стану его женой любой ценой.
От вовсе уж оглушительного признания мачеху развернуло к ней всем телом. Она впилась глазами в невозмутимый лик падчерицы и неверяще пробормотала:
– Этого не может быть. Ты никогда не откажешься от…
– Откажусь, – расплылась в улыбке Ринда, кивая поместнику, который покончил с очередной здравицей. – Возьми кубок, княгиня. И сядь прямо, как подобает столь высокородной женщине.
Та схватила кубок, будто не пила несколько дней, и выхлебала чуть ли не всё вино без остатка. Горницу сотряс довольный рёв множества лужёных богатырских глоток. Ещё бы: очередная здравица сподвигла княгинюшку выпить до дна. И не будь славящий её поместник совсем уж древним старцем, Гулду могли заподозрить в нежных чувствах к нему – мысленно рассмеялась Ринда.
