учиться против его воли… и все. У меня больше нет семьи.
А сейчас вдруг я видела это снова.
- Госпожа Лаубе, - твердо сказала я, - мне необходимо взять у вас анализ крови, чтобы установить, откуда вашему сыну передались гены оборотня.
- Вы не имеете права! – она попыталась захлопнуть передо мной дверь, но Вебер успел подставить ногу. – Не имеете права! – снова возмутилась она. – Я ничего не нарушала, и ко мне претензий никаких нет. Я знаю закон! Вы можете сделать анализ только с моего согласия.
- Не совсем так, - Вебер неумолимо протиснулся в узкий дверной просвет. – В обычных обстоятельствах – да, но сейчас вашего сына обвиняют в совершении ряда убийств. Если не вы не пустите нас в дом, то через час вам принесут повестку, и вы должны будете явиться в участок, сдать кровь и дать показания. А если не явитесь, вас объявят в розыск и выдвинут обвинения в противодействии следствию, а то и в соучастии убийствам. Подумайте, что скажут люди? Мы, всего лишь, хотим сделать это тихо. И просто поговорить.
Вебер, при его внешности заправского вышибалы и замашкам дотошного бюрократа, впечатление производит всегда.
Госпожа Лаубе попятилась.
Я поспешила войти тоже.
- Мне нечего вам сказать! – мамаша отступила еще, выставила, скрестила руки перед собой, словно защищаясь.
- Вы чего-то боитесь, госпожа Лаубе? – поинтересовался Вебер. – Вашего сына обвиняют в убийстве, а вам нечего сказать?
- Нечего, - холодно сказала она. – Я даже представить себе такое не могла! Он всегда был такой тихий мальчик, такой отстраненный, несамостоятельный, весь в своем мире, такой…
«Никчемный» - так и слышалось в ее интонациях. А Говард прав, она его презирает.
- Госпожа Лаубе, - сказала я, - для начала, давайте присядем, я возьму кровь. Это займет всего пару минут.
Хотела улыбнуться даже, но передумала. Улыбки – не мое. Улыбающийся некромант – зрелище так себе, сомнительное.
- Куда присядем? – буркнула она. – Принести стул?
- В гостиной у вас наверняка есть журнальный столик, - сказала я. - Мне нужно разложить инструменты. Давайте туда.
Вебер тут же сделал решительный шаг в сторону гостиной, и мамаша сдалась.
Пока я брала кровь, она сидела, поджав губы, с видом обиженной невинности, с прямой спиной, задрав подбородок. Как Людвиг с ней жил все эти годы? Тут даже самый тихий скрипач начнет на людей кидаться.
Вебер стоял за моей спиной, сложив на груди руки, неподвижно, словно статуя.
- Госпожа Лаубе, - сказала я, - расскажите, пожалуйста, об отце господина Людвига Лаубе.
- Вы ведь не полицейский, - она сощурилась, буравя меня взглядом. – Вы не можете задавать такие вопросы.
- Я полицейский, - отозвался Вебер. – Я имею такое право. Хотите, я буду повторять все, что она спрашивает? Или мы сэкономим время?
У госпожи Лаубе дернулся подбородок.
- Я почти ничего не знаю о нем. Это было так давно! Я была совсем молода. И с тех пор больше не видела.
- И все же, госпожа Лаубе, расскажите поподробнее, - сказала я.
Она бросила на Вебера быстрый взгляд. Вебер – скала!
- Мы познакомились на танцах, - вздохнув, сказала мамаша. - В Аланте. И как-то сразу увлеклись друг другом. Он был такой красивый, высокий… - она мечтательно закатила глаза. – Такой сильный… Его взгляд я никогда не забуду, в нем было столько огня! Настоящий мужчина! Мечта любой девушки.
Вот же… А Людвиг – не настоящий, надо полагать. Тихий мальчик. Не мужик.
- Мы с ним встречались всего несколько раз, - говорила госпожа Лаубе. Не знаю, как это вышло, но я не смогла устоять. Я просто теряла волю, глядя на него. А потом он пропал. А потом еще я узнала, что жду ребенка. И… это все.
- Одного ребенка? – вдруг спросил Вебер. Я даже вздрогнула. – Насколько я знаю, у волков часто бывают двойни.
Госпожа Лаубе уставилась на него с ужасом, даже побелела разом, подбородок задрожал совсем отчетливо. Вот же! Если она сейчас начнет отрицать, я ей не поверю! Наверно, она и сама понимала это. Есть чего бояться?
- Двоих, - сказала тихо. И очень быстро сразу, слишком поспешно: - но второй умер! Второй родился слабеньким, все время кричал, он… дня три прожил и умер. И… Я ничего не могла сделать! Совсем ничего!
- Где он похоронен, - спросил Вебер.
- В лесу… Я рожала в нашем загородном доме, подальше от всех. И ребенка… мертвого… закопала там… Никто не знает…
Вздохнула, и вдруг решительно встала.
- И с вами в том доме никого не было? – спросил Вебер.
- Нет, никого. Простите, но я больше ничего не могу сказать, господа. Если хотите вызвать меня в участок, вызывайте. Я много лет не вспоминала об этом, и сейчас мне очень тяжело говорить и возвращаться к тем событиям снова. Потерять ребенка – это такая трагедия… Такая боль. Я не могу сейчас. Простите, мне нужно побыть одной!
Достала платочек, приложила к глазам.
Глаза сухие совершенно. Не слезы, нет. Но напугана она по-настоящему. Потерять ребенка – горе, тут нечего и спорить. Но сейчас она, того и гляди, потеряет второго. И ничем не пытается ему помочь. Хотелось спросить: «а как же Людвиг?» Но тут нечего спрашивать. Госпожа Лаубе точно любила не его. А может быть, неосознанно винила сына в том, что он сломал всю ее жизнь? Такое тоже случается. Когда мужчину уже не обвинишь, некоторые перекладывают вину на ребенка.
Или тут другое? Хорошо, пусть Говард ее вызывает, он умеет разговаривать. Зацепка у меня есть.
- Хорошо, госпожа Лаубе, - сказала я. – Но есть кое-что еще. Ваш сын попросил принести его скрипку. Вы не могли бы дать нам ее?
- Вам? – она сделал страшные глаза, снова мелькнуло презрение. - Это очень дорогая вещь!
- Нам, - Вебер привычно уже вздохнул. – Если хотите, мы придем с обыском и изымем как улику?
Вебер – он молодец.
- Она родила двойню! – с порога объявила я.
- Кто? – не поднял Говард, даже вздрогнул, поднял голову от бумаг.
- Мамаша Лаубе! – сказала я. – Она призналась. Только сказала, что второй сын сразу умер, она ничего не могла сделать. Но что-то я не верю.
