вас саму нашли на дороге, дворовые заговорили про волков, которые этой зимой особенно лютуют. Но должен сказать, что хищники тут не при чем. Граф Данилов был убит не животным — человеком. Ваш кучер также мертв.
7. Мы его найдем!
Я не была знакома с графом Даниловым, но подобная новость кого угодно заставит содрогнуться. Оба мужчины смотрят на меня с участием и не решаются продолжить разговор.
Но это известие меня отнюдь не шокирует. Во-первых, я ни разу в жизни не видела этого человека. Наверно, настоящая Анна Николаевна уже билась бы в истерике, но я лишь охаю и опускаюсь в одно из кресел — да и то лишь потому, что они ждут от меня подобной реакции.
Во-вторых, вчерашние события уже наводили на мысль о том, что случилось что-то нехорошее.
В-третьих, как бы жестоко это ни звучало, оказаться женой совершенно незнакомого мне человека было бы куда страшнее, чем его вдовой.
— Если хотите, мы продолжим разговор позднее, — предлагает Александров.
Но я мужественно качаю головой:
— Нет — нет, я понимаю, вы должны провести следствие как можно скорее.
Надеюсь, я не сказала ничего не соответствующего действительности? Я ведь знать не знаю, чем занимаются заседатели уездных судов. Хотя и настоящая графиня об этом вряд ли была осведомлена.
— Именно так, ваше сиятельство, — подтверждает мой собеседник. — Я рад, что вы относитесь к этому с пониманием. Простите, если мои вопросы причинят вам боль. Насколько я понимаю, на вашу карету напали?
Я вздрагиваю. Я понятия не имею, что там произошло. И как выкрутиться из всего этого, я тоже не знаю. Мне снова становится холодно, и доктор это замечает.
— Вынужден вмешаться, Валерий Сергеевич, но Анна Николаевна еще не готова к этому разговору. Вы же видите, в каком она состоянии.
Я взглядом благодарю его за поддержку.
— Я рада была бы вам помочь, Валерий Сергеевич, но я практически ничего не помню. Карета вдруг остановилась, я услышала чьи-то голоса, но, право же, ничего не могла разобрать. Его сиятельство выскочил наружу, я тоже — только в другую дверь. Уже началась метель, и почти ничего не было видно. Его сиятельство велел мне бежать прочь, что я и сделала.
Надеюсь, я вру достаточно убедительно. Ведь что-то подобное и должно было произойти. Я стараюсь не упоминать ни о каких деталях. Но о звуках выстрелов, ни о количестве нападавших. Я даже покойного супруга Анны Николаевны вынуждена называть просто его сиятельством, потому что до сих пор не знаю, как его звали.
— Извините, сударь, я вряд ли смогу рассказать вам что-то полезное. Я почти ничего не помню.
Доктор снова вмешивается:
— Это вполне понятно. Вы, Анна Николаевна, пытаетесь забыть то, что произошло. А возможно, когда карета резко остановилась, вы ударились головой, и это усугубляет ситуацию.
Я тут же хватаюсь за эту подсказку.
— Да-да, именно так и было! Я помню, как я бежала по лесу, проваливаясь в снег, а один из преступников гнался за мной. Я еще обернулась. Я хорошо его запомнила.
— Вот как? — в глазах заседателя появляется блеск. — И вы сможете его опознать?
Я решительно киваю. Да, я его прекрасно помню. Каждую черту его лица.
— А вы уже знаете, кто на нас напал? Вы задержали их?
Я говорю о них во множественном числе, потому что тот бородач вряд ли решился бы пойти на преступление в одиночку — всё-таки в карете были трое людей.
Александров мрачнеет.
— К сожалению, пока нет, Анна Николаевна. Но мы приложим к этому все усилия.
— Говорят, с этапа сбежали несколько каторжников, — напоминает Назаров. — Уверен, это их рук дело.
— Мы разберемся, Дмитрий Степанович, — обещает заседатель.
Но мне эта версия не кажется убедительной.
— Нет, — качаю я головой, — там было что-то другое. Если бы тот бородач был беглым каторжником, он ни за что не оставил бы меня в лесу. На мне была дорогая шуба и драгоценности, которые они могли продать — пусть и не за настоящую цену. Тем более, что терять им было уже нечего — за побег и за убийство им грозила уже не каторга.
— Совершенно согласен с вами, Анна Николаевна! — с жаром поддерживает меня Александров. — Я рассуждал точно таким же манером. Уверен, каторжники тут не при чем.
Назаров смотрит на него с ужасом.
— Простите, Валерий Сергеевич, но если это не они, то кто?
Заседатель разводит руками:
— Сие нам пока неизвестно, любезнейший Дмитрий Степанович! Но, думаю, вы не хуже меня знаете, что в последнее время не редки случаи нападения на помещиков их же собственных крестьян.
Да, что-то такое я помню из школьного курса — крестьянские бунты перед отменой крепостного права вспыхивали по всей стране. Эх, и угораздило же меня попасть именно в середину девятнадцатого века. Нет бы в семнадцатый или восемнадцатый. Дворцы, балы, кринолины. И никаких тебе мятежей.
— Мне кажется, — едва ли не оскорбленно возражает Назаров, — в нашей губернии такие безобразия пока замечены не были. И уж, поверьте, в Даниловке…
Но Александров не дает ему договорить:
— Не будьте наивны, Дмитрий Степанович. Всё когда-то бывает впервые.
Доктор потрясенно молчит. Интересно, что бы он сказал, если бы узнал, что меньше, чем через шестьдесят лет в России случится революция. Впрочем, вряд ли он был бы шокирован больше.
А заседатель полон решимости действовать.
— Я думаю, не будет лишним провести дознание в поместье. Мы соберем в усадьбе всех крестьян, и надеюсь, ваше сиятельство, вы не откажетесь принять участие в опознании. Ведь кроме вас этого человека никто не видел.
Назаров снова негодующе протестует:
— Вы с ума сошли, Валерий Сергеевич! Анна Николаевна не в том состоянии, чтобы участвовать в подобных опытах. Как врач я решительно не могу этого допустить.
— Всё в порядке, Дмитрий Степанович, — вмешиваюсь я. — Я полагаю, что это необходимо. Мы же все хотим, чтобы преступник был найден как можно скорее, не так ли? Если это один из даниловских крестьян, то в наших интересах, чтобы он был арестован.
Александров энергично кивает:
— Именно так, Анна Николаевна! Я рад, что вы это понимаете. А вас, Дмитрий Степанович, я прошу подумать не только о здоровье ее сиятельства, но и об ее безопасности. Она — единственный свидетель, и убийца это понимает. Я отбуду в уезд на пару дней и вернусь сюда в сопровождении полиции. Боюсь, нам придется арестовать не одного человека.
Назаров сокрушенно вздыхает, но уже не пытается возражать. А Александров продолжает давать инструкции:
— Будет лучше, Дмитрий Степанович, если все в поместье
