— Это ревность?
— Это факт, — она закуталась в старую шаль, которую обнаружила в глубинах шкафа. — Одно дело жить с мужчиной, которому ты по сути безразлична. И совсем другое — с мужчиной, который симпатизирует другой.
— Но ему ты по-прежнему безразлична, и в этом аспекте все по-прежнему. В чем разница?
Гевин отражался темным пятном, будто и вправду… а ликом бел, бледен, пожалуй.
— Не знаю, — Катарина попыталась справиться с дрожью. — Наверное, в самоощущениях?
— В самоощущениях я не силен, — согласился Гевин и подал руку. — Вы не желаете прогуляться по дому?
— А если не желаю?
— Все равно придется.
В этом и дело. Ему никогда не будут важны ее чувства. Впрочем, разве это что-то новое? Никому и никогда они не были важны. Отец полагал чувства глупостью, которую могут позволить себе юные девы, но никак не те, на чью голову возложен венец. Генрих просто убедил себя, что любая будет счастлива стать его женой и отнюдь не из-за титула и треклятой короны. Совет, советники… фрейлины и слуги, все те, кто окружал Катарину, кто пытался получить что-то в обмен на свою преданность, им тоже по сути было безразлично, что с ней.
И здесь.
Она приняла руку. Вдвоем не так страшно.
— А вы в самом деле…
— В большей степени да, — Гевин не спешил, он с легкостью подстроился под ее неторопливый шаг. — В детстве мне были непонятны многие вещи. Слезы, например. Или смех. Или вот еще страх… хотя его удалось почувствовать раньше всего.
А зеркал в коридоре много.
И это странно. Вообще, если подумать, сам этот дом, будто остановившийся в безвременье, в ожидании новых хозяев, странен. Но зеркала — особенно. К чему их выставили в коридор? Кому здесь смотреться? А теперь Катарину не отпускает ощущение, что из зеркал за ней следят, что это не собственное ее отражение скользит из полотна в полотно, но кто-то иной, кто уже пытается примерить ее тело.
Ее жизнь.
Страх и вправду сильная эмоция, он почти избавился от прочих.
— Мне было одиннадцать, когда отец едва меня не убил. В отличие от матушки, ему было крайне нелегко принять мою нечеловеческую сущность. Он отдалился от нас обоих, предпочитая заниматься делами. И дома бывал редко. А пил с каждым годом все больше…
Гевин открыл дверь и вошел.
Комната была большой и пустой, несмотря на мебель. Еще одна странность. Тяжелые кресла и круглый стол. Камин, прикрытый старой ширмой. Она столь грязна, что узор на ней не рассмотреть. А вот ковер почти новый, он будто прикрывает пятна на полу, но их тоже много. Некоторые желты, другие — красны, и ощущение, что расплескали краски.
— Купец из него вышел преотвратнейший… — Гевин подвел Катарину к окну, из которого открывался вид на старую часть сада. — И отчего-то в своих неудачах он винил меня. В тот день он был настолько пьян, что окончательно утратил контроль над собой. Мне следовало бы убраться с его пути, но я сам искал встречи. Я хотел объяснить ему некоторые его ошибки. Тогда я не знал, что люди не любят, когда им указывают на ошибки.
Гевин выпустил руку.
И Катарина внезапно почувствовала себя потерянной.
— Он взялся за трость, потом, когда я упал, он бил ногами. Топтал. И я понял, что он меня убьет. Испугался. А испуг был столь непривычен, что затем я удивился.
— А потом?
— Потом появилась матушка и спасла меня.
Он стоял боком, и Катарина видела левую его щеку, и тонкие нити шрамов на ней, которые, как ни странно, не замечала прежде.
— Несколько дней она ночевала в детской, выгнав и няньку, и слуг. Она поила меня с ложечки сперва бульоном, а потом и сырой куриной кровью. И плакала. А я смотрел на слезы. Я спросил, почему она плачет? Она же сказала, что больше никому не позволит обидеть меня, что, даже если я другой, я все равно ее сын.
Гевин коснулся щеки.
— А теперь она лежит там, потому что какая-то тварь решила, будто я не способен защитить свою семью.
Его пальцы сжались в кулак.
— И все-таки вы ее любите.
— Да. Пожалуй. Порой она меня раздражает безмерно. С ней сложно разговаривать, почему-то она категорически не желает понимать простых вещей. При этом она поразительно упряма во всем, что касается Кевина. Слепа в своей любви к нему. И злится на меня за то, что этой любви я не разделяю, но при всем том… сейчас мне хочется разрушить это место до основания. Найти болотницу. И вырвать ей сердце.
Сказано это было спокойным, почти светским тоном.
— А потом? — Катарина подошла к окну. — Что будет потом? С ней… с вашей матушкой. И с вашим братом?
— Она очнется и отправится на воды. Скажем, во Францию, там неплохой климат, чтобы поправить здоровье. В дороге, скорее всего, овдовеет. Я не хочу, чтобы человек, которого считают моим отцом, и дальше втягивал ее в чужие игры. Что до моего брата, то он весьма скоро начнет испытывать величайшее отвращение к спиртному. Вполне возможно, и свое отношение к азартным играм пересмотрит. Прежде я плохо представлял размеры проблемы, слишком увлекся своей пещерой, — это Гевин произнес, будто оправдываясь. — Это особенности моей крови, да и… вы потом поймете. Как мне кажется, вы в достаточной мере взрослая, чтобы понять.
Катарина больше не хотела быть взрослой.
И понимать.
И… она закусила губу, чтобы не расплакаться.
— Вы ведь служите короне?
— В том числе.
— И… что будет со мной? — она сумела заглянуть в глаза. Катарина сама не знала, что ожидает увидеть. Но не равнодушное спокойствие.
Будто в зеркало смотришься.
— Поверьте, я смогу защитить то, что принадлежит мне.
— И вас не смутит, что…
— Ваши симпатии отданы другому? Отнюдь. Я даже не стану возражать против романа, если, конечно, вы дадите себе труд держаться в рамках. Более того, позже, когда люди, ныне не полагающие меня достойным соперникам, осознают, что не стоит причинять вред моей семье, вы вполне сможете уехать.
— Куда?
— Куда пожелаете. У меня есть недвижимость и в Британии, и в Шотландии. Шотландия мне нравится, несмотря на холод. Есть что-то свободное в тех землях. Возможно, вас привлечет Франция? Хотя… боюсь, здесь потребуется разрешение короны, но у короны свои интересы, и я ей весьма полезен.
Катарина рассеянно кивнула.
— Поверьте, подобная ситуация, — он провел ладонью по сырой стене, — не повторится. Где бы вы ни решили обосноваться, это место будет проверено и подготовлено должным образом. О разводе, конечно, и речи быть не может, но раздельное проживание никого не удивит. Что касается детей, то, чьи бы они ни были, воспитывать их придется вам.
— Вы все продумали.
— Я старался.
— А ваша симпатия…
— Та, кого вы называете человеческим именем, в истинном своем обличье вряд ли удостоит меня взглядом, не говоря уже о большем.
— И вас это расстраивает?
— Пожалуй, — Гевин обернулся и посмотрел с искренним интересом. — А вам не все равно?
— Нет.
— Почему?
— Не знаю, — здесь было сыро и неприятно, и чем дольше Катарина находилась в этой гостиной, тем неприятней становилось, будто она заглянула куда-то, куда заглядывать совершенно не стоило бы. — Но мне вы кажетесь несчастным.
— Я?
— Вы.
— У меня есть деньги. И дом. И вещи, которые мне нравятся. Моя коллекция невелика, но я уверен, что весьма скоро мне удастся ее увеличить. Еще я нашел женщину, которая мне подходит. И сумеет выносить дитя даже без пыльцы…
— Вы…
— Это заметно, Катарина, — он произнес мягко, успокаивая. — И вам не стоит опасаться. Повторюсь, я буду заботливым мужем.
Почему-то это совершенно не успокаивало.
Кайдена ждали на выезде из города.
Смеркалось. И то, с какой скоростью наступала ночь, заставляло его поторапливаться. Оказавшись за городской стеной, Кайден прижался к горячей конской шее. Губы сами произнесли давно заготовленную фразу, а клинок вошел в плоть, выпуская кровь. Кайден не позволил ей упасть. Капли запутались в конской гриве, и впитались в шкуру.
