А так… Я могла только молча ужасаться и ругать себя последними словами.
Горячий выглядел жутко. От самодовольного лоснящегося хищника осталась одна тень. Ввалившиеся щёки, круги под глазами; кажется, я чувствовала каждое его ребро, настолько он похудел. Даже красный цвет волос будто разбавился серебром, но я почему-то не могла разглядеть точнее из-за непонятной пелены перед глазами.
— Нашёл, — тихо, с трудом выдохнул он, немного отстраняясь, но не выпуская из рук. — Девочка моя глупая, прости меня! Я столько тебя искал…
— Райш, — пробормотала я. На губах появился странный горьковато-солёный привкус; я растерянно облизнулась, не понимая, что это. — Я… — запнулась. Слова подкатывали к горлу комом, и я никак не могла выдавить ни одно из них. — Я так скучала, — вырвалось наконец из плотного кокона невысказанного и неосмысленного. — Я такая дура, прости меня, — и, уткнувшись носом в его грудь, дала волю слезам, наконец-то сообразив, что это такое мокрое на моих щеках.
Только сейчас я понимала, насколько мне не хватало Райша на самом деле. И убегала я совсем не от горячего, а от собственных страхов; только страхи от этого никуда не делись, а вот капитан…
Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем мы нашли в себе силы выпустить друг друга из объятий. Точнее, если бы не один весьма важный вопрос, я бы так и не смогла заставить себя выбраться из уютного и такого желанного тепла.
— Райш, я… В общем… — пробормотала, отводя взгляд и слегка отступая назад, чтобы оказаться рядом с дочерью. Шестилап рядом с ней настороженно дыбил шерсть, а неподалёку обнаружилось ещё несколько членов стаи. — Это Найриш.
Най смотрела на горячего с настороженным любопытством, совсем таким, как у собравшихся вокруг зверей. Понимание отсутствия угрозы, но предусмотрительное опасение перед чем-то новым.
Мужчина медленно кивнул и опустился на корточки. Протянул когтистую руку ладонью вверх.
— Здравствуй, Найриш, — неуверенно, вполголоса произнёс он. Най, снова вцепившаяся в мою ногу, заметалась. То ли спрятаться за меня совсем, то ли понюхать протянутую ладонь, то ли потрогать. Но для потрогать надо было разжать хоть одну руку, то есть выпустить либо меня, либо шестилапа! Наконец, приняв решение, она всё-таки выпустила гриву зверя и аккуратно коснулась кончиками пальцев протянутой ладони.
— Она… — потрясённо выдохнул Райш, вскидывая на меня взгляд.
— Похоже, да, — отчего-то дрогнувшим голосом ответила я на недосказанное. Нервно подхватила Найриш на руки, отступила на шаг, подстёгнутая внезапно накатившим невнятным страхом. Почувствовав эту эмоцию, один за другим тихонько зарычали шестилапы, подступая ближе.
Впрочем, капитан вновь не обратил на них внимания. Я могла спрятаться, но физически убежать от горячего у меня не было шансов. Я ещё даже не успела до конца струсить и принять решение о бегстве, как вместе с Найриш оказалась в охапке горячего. Меня уютным коконом окутало родное тепло, оплела плотная сеть чужих эмоций, и вдруг стало хорошо и отчего-то невероятно спокойно.
— Нет уж. Больше ты от меня не сбежишь, — решительно рыкнул он и, перехватив нас поудобнее, направился к посадочной капсуле.
Оставалось только закрыть глаза и стыдливо спрятать лицо на плече у Райша. Как хорошо, что он лучше меня знает, что мне нужно!
Райш.
Когда стало понятно, что Экси так просто не найти, моя жизнь… замерла? Превратилась в сплошной кошмар? Стала проклятьем?
Безликие и глупые слова, совершенно не способные отразить это жуткое ощущение. Вот вроде бы ты ходишь, разговариваешь, отдаёшь приказы, совершаешь какие-то ещё, даже сложные, действия. Но всё это происходит где-то в стороне и само собой, а меня самого нет не только в этом живом на первый взгляд существе, но вообще как будто нет в реальном мире.
Хуже всего были сны. Если это были воспоминания, то тяжело было по пробуждении; но гораздо чаще мне снилось, что я не успеваю. На пару мгновений не успеваю, и она сгорает во вспышке плазмы, растворяется в открытом космосе, падает в бездну и истекает кровью на моих руках. Никогда не подозревал, что у меня настолько богатая фантазия…
Приходилось выматывать себя до такой степени, чтобы падать в кровать и просто выключаться из реальности. Но и это не стало панацеей.
Стоило мне остаться одному, и я начинал разговаривать с Экси. Спорил, что-то доказывал, пытался объяснить; раз за разом, отвечая на какие-то аргументы и возражения, и всё время терпел в этих спорах поражение.
Потом она начала преследовать меня наяву, куда бы я ни шёл. И я был рад этому: так можно было обмануть себя и убедить, что она близко. Да, нельзя прикоснуться, нельзя обнять, но можно знать, что она — здесь, и с ней совершенно точно ничего не случится, когда я рядом.
Потом я вдруг проснулся в регенеративной капсуле медицинского блока. И, наверное, первый раз в жизни увидел, что представители мирной ветви тоже умеют злиться. Нет, не злиться — пребывать в той самой бешеной звериной ярости, которой обычно отличаются мои сородичи. Млен рычал что-то очень грубое и нецензурное в мой адрес и в адрес Экси, и от злости у него тряслись руки. Почему-то именно это поразило меня больше всего: что всегда точные и ловкие пальцы доктора не могут попасть в нужные сенсоры. А он этого даже не замечал; как будто достиг того самого предела бешенства, когда сильнее разозлиться невозможно чисто физически.
Так я окончательно лишился общества тха-аш, пусть даже оно было галлюцинацией. Но это, пожалуй, был единственный эффект от лечения. Млен ругался, вливал в меня какие-то препараты, проклинал Экси, потом снова ругал меня, и снова что-то вводил мне в кровь. А я — вот уж странность! — даже не раздражался этим. То есть, какой-то хлипкий мирный позволял себе сознательно оскорблять не только меня, но тха-аш, за что, вообще-то, обычно если не убивали, то по крайней мере жестоко отбивали охоту к оскорблениям. А я даже не злился; молча пожимал плечами. Это всё были просто слова, которые, к тому же, адресовались не мне, а кому-то совершенно чужому и незнакомому.
Начались военные действия против йали-вторичных, жукоедов. Я даже командовал флотом, я участвовал в боях, но всё это тоже происходило с кем-то другим, с пустой оболочкой. Сам же я окончательно заперся где-то в глубине огромного сгустка тоскливой ноющей боли. В моей действительности вообще существовала только эта тоска и невидимый окружающим кровоточащий незаживающий разрез, откуда отняли что-то непонятное, но невероятно важное.
Из всего этого меня внезапно выдернуло очередное заседание Совета. Старшие до сих пор проявляли неожиданный такт, никогда не касаясь темы моей пропавшей тха-аш. С того момента, как след её оборвался на борту частного грузовоза. Эти олухи, хозяева корабля, обнаружили пропажу посадочной капсулы только когда с ними связался один из Старших и попросил проверить, нет ли на борту неучтённого пассажира, коль уж они не брали попутчицу сознательно. Учитывая, что к тому времени корабль пересёк нашу галактику, заскочил в Йали и теперь находился в Эй-Эла, круг поисков не то что не сузился, расширился до необозримых пределов. Йали-первичный, прихваченный моей на беду сообразительной тха-аш из Совета, очень надёжно прятал и без того не обладающую высокой степенью сродства к психополю девушку от чужого внимания.
А потом вдруг Старшие объявили мне, что могут указать планету, на которой находится беглянка, и даже примерный сектор поверхности, а подробнее нужно будет смотреть на месте. Для чего экипажу моего корабля будет выдано специальное оборудование со специально обученным связистом, которых надлежит беречь, поскольку — прототип и вообще экспериментальный образец.
В этот момент я осознал значение словосочетания «последняя надежда».
Как вытерпел путь до непримечательной планетки на окраине галактики Йали, не представляю. Сон оставил меня окончательно, да оно и к лучшему — кроме старых кошмаров о том, как я не успеваю, и как всё оказывается ошибкой, я не встречал во сне ничего. Я был готов бегом бежать впереди корабля, если так вообще можно выразиться в отношении межзвёздного вакуума.
