на что девушке было ужасно жаль уезжать.
Время близилось к полудню. Ехать в это время было почти невыносимо: солнце было в зените и даже ветер прятался в тень, сморённый жарой, лошади быстро уставали, а наездникам больше всего хотелось где-нибудь остановиться и переждать хотя бы пару часов. И всё же Аннабелль настояла, зная, что иначе ни за что не покинет замок. Это решение она объяснила пытавшемуся образумить её Клоду тем, что пока они будут ехать по лесу, то будут оставаться в спасительной тени, а когда выедут оттуда, будет уже далеко за полдень. Клод только покачал головой и с вынужденным спокойствием напомнил, что не смеет останавливать девушку. Аннабелль благодарно взглянула на него и сжала его холодную, точно омертвевшую руку. На секунду его ладонь ответно сжала её пальцы и тут же выпустила, но и этой короткой вспышки было достаточно, чтобы Анна обнадёженно улыбнулась. Отблеск той же надежды сверкнул в глазах Клода, когда их взгляды встретились. Он старался не смотреть на девушку, но никак не мог избежать этой как никогда яркой, болезненной радости, смешанной с восхищением, появлявшейся в его душе при взгляде на Анну. Принц предложил проводить их до границы владений. Аннабелль приняла это предложение со странной радостью, холодной и тягучей, ощущающейся только в моменты перед расставанием. В такие минуты новая встреча кажется хрустальным призраком и свет, проходящий сквозь его грани, становится ослепительно-ярким и в его лучах все чувства ощущаются как никогда отчётливо.
Дети словно осознали всю трогательность момента и вели себя крайне тихо. Жак усмирял сестру всякий раз, как та пыталась что-нибудь потрогать или зайти в какую-либо комнату. Со снисходительным видом он давал Аннабелль и Клоду насладиться каждой секундой прощания, про себя поражаясь причудам взрослых, расстававшихся, как ему казалось, на несколько дней. Элена была ещё слишком мала, чтобы хоть как-то понять это даже на уровне догадок, и легкомысленно перебегала от картинки к картинке, корчила рожицы зеркалам, а когда их скромная процессия оказалась в саду, её огромным глазам открылось целое поле возможностей. Столько пространства, цвета, звуков, запахов. Юный ум разрывался от желания объять всё вокруг и самоотверженно бунтовал против всяческих попыток сдержать это здоровое детское любопытство.
Выехали в течение получаса. Анна ехала на одной лошади с Эленой, Клод ехал с Жаком, недоверчиво поглядывая на маленького всадника, утверждавшего, что хорошо держится в седле. Он был настолько небольшого роста, что едва доставал до стремян, как высоко Клод их ни поднимал. Анна пыталась усмирить чересчур заботливого хозяина, но обычное близкое к безразличию спокойствие само периодически накатывало на хозяина замка. Вскоре они оказались на той поляне, где накануне встретили детей. Клод спешился и, в очередной раз подняв стремена для Жака, что было, в общем-то, бессмысленно, его ноги всё ещё не доставали, Клод сказал:
— Вам нужно назвать деревню, из которой вы приехали, и лошади сами отвезут вас, куда нужно.
Анна обернулась, чтобы проститься в последний раз, как вдруг в воздухе прозвенело громкое: «Шамони», и лошади сорвались с места. Девушка вцепилась в поводья и бросила на Клода прощальный взгляд — слишком мало, чтобы выразить всю горечь разлуки. Ей стало невыносимо жаль, но из-за чего — не знала сама Анна; её сердце словно вдруг разорвалось на две части: одна рвалась на волю, точно птица, увидевшая приоткрывшуюся дверцу клетки, другая же хотела как можно дольше оставаться в ставших привычными оковах. Уже за границей владений принца Анна думала, что сделала только хуже и лучше было вовсе не оглядываться, но в душе чувствовала всё ту же слабую радость надежды на новую встречу. О том же думал Клод.
С детьми ехать пришлось медленно, к тому же жара не покровительствовала галопу, и Аннабелль беспокоилась, что в пути они проведут куда больше времени, чем она рассчитывала. Её саму не пугала вероятность ночёвки под открытым небом, она уже вполне ощущала себя той путешественницей, которой была ещё в начале весны, но неожиданно пробудившийся материнский инстинкт заставлял девушку беспокоиться о детях, как о своих собственных. Внутренний голос непрестанно твердил: «Они ещё слишком малы, чтобы спать на голой земле. А если будет дождь?», на что голос разума устало отвечал: «Уймись».
Дети смирились с тем, что у них отныне есть спутница. Элена, уже давно испытывавшая к девушке почти родственническое доверие, наконец-то смогла дать волю чувствам. Она самозабвенно рассказывала о Шамони, родном доме, матери, пустой голубятне недалеко от деревни, слепой собаке, которая любит их с Жаком больше всех остальных детей. Анна всё пыталась спросить, далеко ли ехать до их дома, но малышка не давала ей и слова сказать, рассказывая истории одну за другой и получая от этого куда больше удовольствия, чем все её слушатели. Она болтала безостановочно и с упоением, как самая настоящая женщина, разве что её речь пока ещё была по-детски простой. Жак относился к излишней разговорчивости сестры настороженно, точно предчувствуя худшее. Ему явно это не нравилось, тем не менее, он неохотно дополнял истории Элены, всё с тем же выражением недовольства на лице. Он уже не вслушивался в то, что говорила сестра, воспринимал звуки её голоса как простой шум, и негодование на его лице сменялось мученическим смирением. Сложно представить, о чём мог думать столь юный ум, однако, так или иначе, Жак воспринимал болтливость Элены как испытание или бремя, которое рано или поздно перейдёт на плечи страдальца, решившего породниться с их семьёй. Анна почти без труда могла представить себе повзрослевшего Жака: хмурого, молчаливого, способного изъясняться с помощью одной только мимики. Он будет немного диковат, склонен к паранойе, пожалуй, и будет ценить семью ровно настолько, насколько будет считать её своей обузой. Бывают дети, которые рождены быть взрослыми, Жак уже в тот момент был слишком взрослым, и Аннабелль испытывала жалость к нему.
Анна надеялась, что они успеют доехать до Шамони после заката, но до того, как совсем стемнеет. Однако их путь оказался намного короче – солнце только начало клониться к горизонту, когда лес перед путешественниками начал редеть, делая их путь всё свободнее. Вскоре всадники выехали на небольшую равнину, со всех сторон окружённую лесом, точно кольцом. В самом сердце её располагалось поселение. В нём было не больше двадцати домов, издалека казавшихся совсем крошечными и такими аккуратными, словно были нарисованы. Вокруг него раскинулись широкие поля,
