— Сам-то как думаешь? — буркнула она. — Вон какие страсти вокруг Синички. Синички! Нашли блин матерого серийника… Я тебе принесла апельсины и кефир, не знаю, что еще носят в больницу.
— Отец завалил все отделение деликатесами из «Балалайки», — он улыбнулся. — Но спасибо. Очень мило с твоей стороны. Люсь, я в общем-то не заразный. Ты можешь подойти ближе. И даже поцеловать меня, если хочешь.
Она не двинулась с места.
— В инфекционках я не целуюсь, — сказала угрюмо. — Это негигиенично. Как ты в целом себя чувствуешь? Ничего не болит?
— Спасибо, — кисло ответил Ветров, тоже перейдя на нейтрально-сухой тон, — просто отлично я себя чувствую. Лучше не бывает. А главное — так вовремя. Так кстати вышел из строя.
Люся вздохнула.
Она и сама не очень понимала, почему ведет себя как помесь законченной стервы с девственницей.
Потому что ужасно неприятно видеть его на больничной койке с капельницей?
Потому что это же Ветров — всегда вроде как сам по себе, но всегда где-то рядом?
Или потому что ходят тут всякие медсестры и улыбаются?
Ну в последнем случае это уже клиника.
К маренам всегда будут липнуть ярилки, это биология.
— Прости, — сказала она, поставила пакет с продуктами на тумбочку рядом с ним и все-таки наклонилась, быстро клюнула его в щеку, — как-то не по себе от больниц. У тебя бывает ощущение, что ты находишься внутри дешевого фильма? Где реплики у героев фальшивые, а сюжет банальный?
Он подумал и кивнул:
— На зоне что-то похожее было. Я тут такие флешбэки ловлю, что готов на стену лезть. Как будто меня опять насильно закрыли. А ты, вместо того чтобы сидеть рядом и держать меня за руку, бегаешь при любом удобном случае к Китаеву.
— А кто просил тебя подставляться под трясовицу? — вспылила она. — Знаешь, от моего сидения рядом толку ноль. Я же не капельница!
— Господи, женщина, тебе знакомы слова «сочувствие» и «поддержка»?
— Всегда было интересно, есть ли на свете хоть одна женщина, которой нравится, когда ее зовут «женщиной». Что за пещерные замашки, Пашенька?
— Сдаюсь! — объявил он и закрыл глаза. — Выметайся отсюда. У меня нет ни малейшего желания с тобой ругаться.
Люся немедленно уселась на краешек его кровати.
— А потому что не надо было… — начала было она, но Ветров ее перебил сердито:
— Ты меня пилишь, как будто мы двадцать лет женаты! Я не подставлялся под трясовицу, я вел себя осторожно, я принял всерьез твое предупреждение. Это не было каким-то сорвиголова-поступком. Просто так получилось. Все.
— Ладно, — она стиснула его ладонь. — Хорошо. Видишь, я тебя держу за руку. Бессмысленный, но милый акт поддержки, все, как ты хотел.
Ветров приоткрыл один глаз и посмотрел на нее. На его лице было раздражение, скептицизм и любопытство:
— Ну и что это было?
— Мы с Тамарой Ивановной все подробно обсудили, — объяснила Люся, — и пришли к выводу, что смертельная опасность мне не грозит. А вот тебе, кажется, да. Поэтому меняемся. Теперь ты у нас охраняемый объект номер один. Теперь тебе надо быть осторожным и бдительным.
— С кем обсудили? — удивился он и открыл второй глаз.
— С нейроботом «Яви».
Это было зрелище — по мере того как Ветров осознавал услышанное, его лицо багровело, зрачки расширялись, а рот открывался все шире.
— Твою мать, Люся, — выдохнул он потрясенно, — мать твою!
— Ой-ой, — испугалась она, — может, позвать врача? Кажется, у тебя давление повысилось.
— Спокойно, Паша, спокойно, — он сделал несколько глубоких вдохов-выдохов, — ты находишься в медицинском учреждении. Здесь нельзя ни на кого орать и никого драть за уши.
— Так нигде нельзя, — вставила Люся занудно.
Он наградил ее таким взглядом, что ей немедленно захотелось убраться отсюда подобру-поздорову.
Но она мужественно осталась на месте.
— Еще раз: что ты сделала? — уточнил он слабым голосом умирающего лебедя.
— Загрузила в «Явь» все обстоятельства дела и запросила аналитику и выводы.
Тут он так забористо, многоэтажно и виртуозно выругался, что Люся пожалела, что не включила диктофон. Такое наверняка украсило бы словарь матерной лексики русского языка.
Силен.
— А что такого? — спросила она, внимательно дослушав до конца. — Маньяк и так в курсе всех подробностей, так что слива инфы бояться глупо. Интересно же было, что Тамара Ивановна решит.
— Ты понимаешь, что говоришь об экспериментальной программе, чьи выводы нельзя считать состоятельными?
— И тем не менее она куда логичнее нас всех. Будешь слушать дальше или тебе нельзя волноваться?
Он захохотал, запрокинув голову. Пальцы в ее ладони дернулись, как от легкой судороги.
— Черт, Люся, — простонал он, — разумеется, мне нельзя волноваться. Разумеется, я тебя выслушаю. Ты как злой рок, безжалостный и неумолимый. Как скучно я раньше жил! Как спокойно!
— Хватить себя жалеть, — оборвала она его причитания. — Так вот, Тамара Ивановна считает…
— Перестань называть бота по имени! Это слишком сюрреалистично звучит.
— Тамара Ивановна считает, — упрямо повторила Люся, — что Синичкой как кащем не могли двигать личные мотивы вроде обиды или злости. Кащи методичны, рациональны и не поддаются обычным человеческим эмоциям. Разумеется, они способны на убийство, как и каждый из нас при определенных обстоятельствах. В случае каща — это исследование, получение новых данных или доказательств. В своем письме Синичка оставила нам три подсказки. Первая — это Сара Коннор, Терминатор, уничтожение Скайнета. Второе — это спасение всего человечества. Третье — утверждение, что права она, а не Крылов. Тамара Ивановна пришла к выводу, что серия убийств — это крестовый поход против «Яви».
— Ого, — Ветров, посерьезнев, почесал небритый подбородок.
— Так что докручивайте Крылова. Он наверняка понимает куда больше, чем прикидывается. Весьма вероятно, что у Синички нет цели убить конкретно меня. Нижних архов не так много в области, я могла случайно попасть в ее выборку. Если она считает, что доказала Крылову свою правоту, — значит, ей незачем действовать дальше. Правда, остаются непонятными слежка, переписка с Ниной Петровной и явление человека в бинтах, прикидывающегося невидимкой. Но это уже детали. И второе: трясовица — это побочная линия, отдельная, связанная с Синичкой лишь косвенно. Кому-то ты встал поперек горла, Паш.
— Это всего лишь умозрительные заключения, не подтвержденные конкретными фактами.
— Конечно. Но очень занимательные, не так ли?
— И я как дурак валяюсь тут, когда столько всего происходит! — прорычал Ветров злобно. — Ну ничего, они меня выпустят условно-досрочно!
— Нет уж, лежи и лечись, — велела Люся, тут же вспомнив о «раздражительности» и «истеричности», которыми пугал доктор. Пока Ветров был вроде не очень истеричным, в допустимой погрешности, но кто его знает, вдруг в него успокоительные вливают литрами.
— Вот увидишь, ты глазом не успеешь моргнуть, как я вернусь домой, — пообещал он.
— Не угрожай мне, — попросила Люся.
Из автомобиля она позвонила Носову — сообщить, что будет в редакции только к обеду.
— Люсь, ты озверела? — рассердился он. — У нас не хватает одного журналиста и корректора. Платежки лежат не подписанные. Распределение гонораров ты не еще согласовала. Завтра корпоратив. Юристы вторую неделю обрывают мне телефон — им нужно с тобой обсудить текущие судебные разбирательства. Все тут с ума сходят. Ты работать вообще собираешься или закрываем шарагу к черту?
— Собираюсь, — заверила его Люся, — сейчас быстренько сгоняю на еще одну встречу и сразу работать… В смысле — завтра корпоратив?
— Новый год через неделю, ты в курсе?
— Ох блин!
Она посмотрела на себя в зеркало и ужаснулась.
Йети, как есть йети.
Брови отросли и растрепались. Лицо и правда бледное — ну еще бы, всю ночь на Тамару Ивановну угрохать. На ногти смотреть вообще страшно, когда она в последний раз делала маникюр? Педикюр? Ходила к парикмахеру? Ужас и кошмар, а не Люся Осокина.
