— Мой дед еще жив, — сухо напомнила я, — что касается завещания, о нем я узнала от отца неделю назад. И о том, что дед тяжело болен. Не подскажете, как так получилось?
Внутри меня все клокотало, но отнюдь не из‑за того, что осталось в прошлом. Либо Глория совсем глупа, либо ей наплевать на все, кроме денег. Настолько, что она в присутствии ребенка во всеуслышание делит наследство тяжело больного человека.
— Я поддерживала графа как могла, — наконец‑то она посмотрела мне в глаза, посмотрела с бесконечной усталостью. — Но ему становится только хуже.
Глория повернулась к дочери и попросила:
— Киана, пожалуйста, оставьте нас.
Ей не пришлось просить дважды: девочка поспешно поднялась и выскользнула за дверь, украдкой бросив на меня взгляд. Я смотрела ей вслед и понимала, что не испытываю ни малейшей радости от долгожданной встречи. Знакомство с Кианой мне всегда представлялось чем‑то вроде воссоединения семьи. Смех, улыбки, радостные приветствия и примирение с отцом. Да уж, мечты мне всегда удавались хорошо.
— Я не хотела, чтобы мои дети остались ни с чем. Себастьяну желательно закончить учебу, чтобы он мог практиковать, а Киану нужно выдать замуж. Если ты была дома, то видела во что превратилась усадьба, да и не принадлежит она нам. Как только станет известно новое завещание, на нас набросятся кредиторы и сожрут. — Мачеха терзала салфетку, говорила быстро и сбивчиво. — Повезло, что у графа случился удар, когда твой отец был рядом. Он сразу вызвал доктора, иначе могло бы случиться непоправимое.
Час от часу не легче. Выходит, это отец довел деда до приступа?
— Я бросила все и приехала, чтобы за ним ухаживать. Он сказал, что не потерпит здесь виконта, и я просила твоего отца уехать. Я делала все, чтобы поставить графа на ноги и облегчить его страдания! А ведь он после удара даже толком пошевелиться не может!
Конечно делала, кто бы сомневался. Исключительно из милосердия и по доброте душевной.
— Отец сказал, что я бросила деда. Я писала ему письма, но ответа ни разу не получила.
Глория гордо вздернула голову, глаза ее сверкали.
— Да, я ничего бы не сказала до последнего! Да, я сожгла все твои письма и молилась, чтобы ты не узнала правду!
— Не только мои, верно? Дед просил написать мне, ты писала их и отправляла… только не почтой, а в камин.
— И что с того?! Ты не бедствовала благодаря своим ролям и любовникам, а граф ни с того ни с сего решил облагодетельствовать именно тебя. Тебя, хотя знал, что мы погибнем без его денег!
По крайней мере, это было честно. В отличие от сына Глория не стала юлить, и уж тем более не побежала прятаться.
— Почему ты ничего мне не сказала? Почему сразу не пошла ко мне?
— К тебе? — глаза Глории расширились. — Луиза, почему я должна была пойти к тебе? К той, кого мы выгнали, лишили будущего, о ком позабыли на долгие годы?
Ее слова липли к сознанию, как лесная паутина: не отмыться, пока не доберешься до воды.
Дед думал, что мне нет до него никакого дела. Лежа постели, не в состоянии пошевелиться, считал, что у меня не нашлось для него времени. Тогда как я играла в спектакле, ездила по ресторанам и гуляла с Вудвордом. Горько. Горько и противно, словно залпом выпила концентрированную настойку орьятской травы. Впрочем, после той меня бы стошнило и стало легче, а тут…
— Возможно потому, что я могла бы помочь. Если бы узнала обо всем сразу, — я отправила в рот печенье и даже не почувствовала его вкуса. Как бумагу проглотила.
— Как давно он в таком состоянии?
— Почти три месяца, — Глория отвернулась и отпила чай. — Не уверена, что кто‑то может ему помочь.
Все сходилось. Примерно месяца три с половиной назад я получила последнее письмо, но его дед наверняка дописал еще до того, как слег после приступа. В таком состоянии он едва мог дышать, не то что писать что‑то. Тем более что Глория не позволила этим строкам покинуть Вайд Хилл. Но тогда… Тогда почему, демоны раздери, то странное письмо написано его почерком?!
— Одно письмо ты все‑таки отправила, верно?
Я пристально посмотрела на нее, Глория отвела взгляд и долго молчала. Можно только догадываться, что творится у нее в голове. Я забрасывала деда письмами, он не отвечал, и так не могло продолжаться до бесконечности. Она нашла человека, который подделает почерк и успокоить меня от имени графа Солсбери. Чтобы я угомонилась, а она продолжала играть в добродетель. До тех пор, пока не стало бы слишком поздно.
Что же, кое‑что хорошее в этом все‑таки было: моя семья не имеет никакого отношения к заклятию. Если бы они знали про змею, поддельное письмо им бы точно не понадобилось. Тот, кто все это устроил, понимал, что я не могу надолго отойти от Винсента. По крайней мере, так было до недавнего времени.
— Знаешь, что сказал целитель? — в голос Глории ворвались плаксивые, резкие нотки. — Что нужно оставить старика в покое и дать ему умереть, потому что прочее
— издевательство и трата времени! Сидишь тут и смотришь на меня своим гневным взором, но если бы не я, деда бы ты не увидела. Не забывай об этом, моя дорогая!
Гордо вздернутый до сей минуты подбородок задрожал, в глазах ее застыл испуг: рассказала ли я кому‑нибудь о подделке? Или только еще собираюсь? Одно дело просто умолчать о том, что дед болен, другое — подделать почерк графа. Разумеется, я не собиралась отправлять мачеху в тюрьму, но ей об этом знать не обязательно.
— Не забуду, — холодно сказала я, отодвинула чашку и поднялась. — Можешь быть уверена, я ничего не забуду.
Страх ее витал в воздухе, но сейчас мне было ничуточки не жаль Глорию. За то, что она устроила, это слишком малая плата.
— Луиза! Луиза, постой! — донеслось жалобное из‑за спины, но я не обернулась. Вышла из столовой и плотно прикрыла за собой дверь.
Время шло, словно в тумане. Винсент не выходил от деда больше суток. Временами по замку прокатывались волны такой силы, что мне становилось не по себе. Спасало только данное ему обещание верить. Я бродила по галереям между комнатами деда и отведенными мне покоями, спускалась вниз и снова поднималась, так намозолила глаза прислуге и Россу, что дворецкий при каждой встрече уговаривал меня то поесть, то пойти отдохнуть.
Я рассеянно кивала, но по пути к себе снова сворачивала в другой коридор, ноги сами несли меня все ближе и ближе к комнатам, в которых бились сердца дорогих мужчин. Иногда я садилась на один из многочисленных диванчиков, чтобы отдохнуть, но потом поднималась, и какая‑то неведомая сила вела меня по тому же замкнутому кругу. Я бы в жизни не прошагала столько, подремав всего несколько часов, сейчас же не чувствовала ни усталости, ни голода. Если вчера за ужином мне еще удалось нормально поесть, то обед и завтрак прошли мимо.
