Я еле слышно пожелала Винсенту доброй ночи и закрыла глаза.
Из темноты выступил Хилкот. Страшный, длинные черные волосы превратили лицо в окровавленный треугольник. Он тянулся ко мне, а я не могла пошевелиться, не могла даже позвать на помощь, словно рот запечатала невидимая рука. Длинные белые пальцы с ухоженными ногтями коснулись шеи, погладили. Ледяные, как у покойника, они оставляли за собой длинный скользкий след, точно огромные улитки. Невозможность закричать полыхала в груди огнем, по щекам катились слезы.
— Грязная девка заплатит за все, — почти нежно произнес Хилкот и сжал мою шею. Из‑под мертвой хватки по телу разливался холод, а я ничего не могла поделать, только лежать и знать, что умираю. Лицо баронета стало меняться, как если бы кто‑то лепил из глины новое. Что‑то ужалило мою руку — ту, где покоилась змея, полыхнул изумрудный свет, и я закричала от невыносимой боли. Осознав свободу, выла, билась, выгибалась, а на меня смотрели холодные светло — серые глаза лорда — канцлера. На тонких губах застыла улыбка.
— Луиза! Луиза, проснитесь! — В кошмар ворвался голос Винсента.
Де Мортен стоял рядом и легко тряс меня за плечи. Босой, в брюках и небрежно накинутой рубашке, посвежевший, но брови сошлись на переносице, в глазах застыла тревога.
— Это сон, — произнес он, встретившись со мной взглядом. Коснулся моей щеки, стирая слезы. — Это всего лишь сон.
Всего лишь сон, но какой реальный и жуткий!
Ладонь со змеей уперлась в резной подлокотник, пульсируя болью. Судя по расплескавшемуся по комнате свету, солнце уже не первый час продолжало путь по небосводу. Я потерла глаза и заворочалась в кресле, пытаясь разогнуться. Не так‑то это легко: не оставляло ощущение, что я спала в консервной банке, которую мальчишки — хулиганы сначала гоняли по пустырю, а потом пинком расплющили о стену. Внутренности скукожились и отказывались раскукоживаться обратно, под ребрами что‑то кололо, противно ныла шея.
— Что вы здесь делаете?
— Я тут… сплю. — Я все‑таки приняла более — менее удобное положение, в котором не болело все что только можно. Зато изобрела страшное ругательство: чтоб вам каждую ночь спать в корсете!
— Почему здесь? — Де Мортен потянул меня из кресла, бесцеремонно подтолкнул в сторону гостиной. — Немедленно возвращайтесь к себе.
— И вам доброго утра! — огрызнулась я, подобрала юбки и бросилась к двери. — Замечательного дня и всего самого наилучшего!
Можно подумать, я к нему в постель залезла. Да не лезла и не полезу больше никогда, благо вон змея не беспокоит!
Винсент перехватил меня у двери, развернул к себе и заключил лицо в ладони.
— Луиза, мы опять не с того начали, — продолжил он мягче. — Но вашему деду сейчас не нужны лишние потрясения.
— Демоны вас раздери! На мелкие кусочки! — Я вырвалась и отступила на несколько шагов. — То вы гладите меня по щекам, то вышвыриваете из спальни. То вытаскиваете с того света, то изображаете равнодушие. Между нами происходит что‑то волшебное, что мне постичь не дано!
Винсент усмехнулся.
— У нас с самого начала все было чересчур волшебно. Может, пришла пора это исправить?
— И как вы хотите это сделать? — Я обхватила себя руками. — Я пытаюсь стать к вам ближе, вы же то прижимаете к груди, то отталкиваете. Я не понимаю вас, Винсент. Не представляю, чего вы от меня хотите. Вы невозможный, противоречивый, вы самый непонятный человек в мире, но я… — Я запнулась о слово «люблю», которое вылезло из подсознания и заставило на миг утратить дар речи. — Вас таким.
— Что?
— Что?
— Вы сказали: «Я вас таким». Где‑то потерялось слово.
— Нет.
— Нет?
— Нет. Я хотела сказать: но я вас таким… ценю. Просто вы меня перебили. Как всегда.
— Перебил?
— Да.
— Цените?
— Именно!
Сердце колотилось о ребра с такой силой, что я начинала задыхаться.
Винсент приподнял брови и сложил руки на груди.
— Что ж, Луиза, я тоже вас… ценю, и хочу начать наше знакомство с начала. Хочу, чтобы все было по — другому.
— Мммм… — сказала я, пытаясь вдохнуть воздух, который почему‑то отказывался проходить в легкие.
— Что с вами? — Винсент шагнул ко мне, но я выставила вперед руку.
— Секундочку. Это все ваше… мое… наше… признание ценностей. — Я все‑таки смогла нормально вдохнуть, посмотрела на него, пытаясь понять, не сошла ли с ума и о чем мы говорим. Начать с начала так, как хотелось бы мне, у нас не получится: общество нас не примет. Точнее, оно не примет меня — скандальную актрису, женщину, которая отказалась от своего права крови. Несмотря на эти мысли, я не могла заставить сердце замедлить бег и унять затопившую меня радость. Глупую, детскую, сиюминутную, сметающую все преграды.
— Будет непросто, — де Мортен нахмурился, словно мысли мои прочел. — Но думаю, что мы справимся.
Он сказал: «Мы?!»
Винсент протянул руку, коснулся моих пальцев и нежно сжал их. Потом с недовольством посмотрел на свои босые ноги, выглядывающие из‑под брюк.
— Перед кем еще я смогу спокойно разгуливать в таком виде?
С губ сорвался смешок, хотя мне было совсем не до смеха. Пока все сходилось на заклятии, я не возражала. Сейчас же многое изменилось. Встречаться с Вудвордом было просто, почему же так сложно принять предложение Винсента? За многими известными мужчинами, в том числе и правителями, стояли любовницы. Король Витейр оставил после себя троих наследников, но сердце и чувства отдал легендарной вэлейской куртизанке, Милене Верроу, которая покинула свою страну и поехала за ним.
Я глубоко вздохнула.
Винсенту рано или поздно придется выбрать себе жену, и это будет добропорядочная леди, ничем не похожая на меня. Смогу ли я смириться с другой женщиной? Ради того, чтобы быть рядом, чтобы засыпать рядом с ним и чувствовать биение сердца под рукой, чтобы каждый день видеть его разным: веселым или серьезным, радостным или хмурым, нежным или грубым. Просто таким, какой он есть.
Чтобы отказаться от него, мне потребовалась ночь, месяцы перед свадьбой и жестокие слова перед алтарем. Чтобы согласиться стать любовницей — несколько минут и одна — единственная мысль. Не скажу, что второе далось легче первого, но я не могу снова от него отказаться. Несмотря ни на что.
— Ни перед кем.
Я протянула Винсенту руку, и он мягко привлек меня к себе.
— Сколько можно кормить меня водицей! Этак я никогда не поднимусь.
Недовольный голос дедушки ничем не напоминал тот слабый шелест, который я слышала по приезду. Горничная в светло — сером форменном платье и накрахмаленном переднике едва успела отскочить в сторону, когда я резко распахнула дверь в спальню.
