– Мама... – Аяна крепче прижала брата к себе и уткнулась носом в мамино плечо. – Мама, поспи сегодня со мной. Пожалуйста.
Мама грустно улыбнулась, и улыбка уколола сердце.
– Девочка моя любимая, конечно. Что мучает тебя? И что говорит твоё сердце?
– Моё сердце плачет, потому что я думаю о том, как уеду от тебя и от всех вас. Раньше оно радовалось, потому что я думала только о том, с кем уезжаю.
– Моё тоже плачет, Айи.
Мама пришла совсем поздно, когда уже начиналась ночь. Она легла на покрывало рядом с Аяной, обняла её, и аромат смолистых ягодок и тёмной мелкой хвои купресы обволок их обеих, успокаивая и убаюкивая, как в детстве.
– Солнышко, тебя трясёт, – сказала мама. – хочешь, я принесу тебе трав?
– Нет. Сейчас пройдёт, – сказала Аяна и пожала полную тёплую мамину руку своими ледяными пальцами. – Мама, я так люблю тебя. Как ты меня отпускаешь?
– Это разрывает моё сердце, – сказала мама тихо.
Аяна проснулась в темноте. Мама уже не спала. Она сидела в изножье и смотрела в тёмное окно. Рафу белел у двери.
– Когда ты уйдёшь?
– Капитан Эрлант сказал, что на восходе они уходят.
– Уже рассвет. Тебе пора, до восхода недолго. Возьми Пачу, не студи ноги. Привяжи его под навесом, близнецы заберут.
Мама закрыла лицо руками и разрыдалась.
– Как же тяжело отпускать своего ребёнка! Айи, как же сложно! Я не могу пойти с тобой, я не вынесу. До свидания, солнышко...
Аяна поцеловала маму. В горле стоял ком. Она подхватила свой мешок и сумку и вышла из комнаты, надела и зашнуровала сапоги и натянула шапку. Пачу сонно стоял в деннике. Его зимний мех был длинным, мягким и тёплым, и она прижалась к лохматому боку.
«Слушай своё сердце».
Аяна постояла немного, потом вывела Пачу наружу и забралась на него, встав на колоду у дверей.
Они найдут выход. И даже если они не найдут способ обойти все эти правила, Конда сможет защитить её от их странного мира. Он будет приходить и обнимать её. Они справятся.
Её сердце стремилось к нему, и больше ничего не имело значения. Шестнадцать углов. Шестнадцать ночей. Шестнадцать – больше чем ничего.
– Инни, – прошептала она. – Инни.
Пачу не спеша пошёл к воротам. Она обернулась на двор, охватывая взглядом знакомые окна зимних спален и мастерских, летний очаг, навес над крыльцом, заваленный снегом.
С каждым его шагом она ощущала, как натягиваются и лопаются невидимые нити, проходящие через неё, через всё её существо. Она всё ещё была здесь, но уже почти не принадлежала этому месту.
Небо светлело. Холодный воздух щекотал в носу. У моста она обернулась и посмотрела назад, на деревню, мысленно прощаясь со знакомыми крышами и стенами дворов. Пачу шагал, и где-то каркала ворона.
На мосту ей попался навстречу рыбак со двора Нарто. Он посмотрел удивлённо, но ничего не сказал. Аяна кивнула ему и направила Пачу на восток, к затону. Чем ближе она подъезжала, тем больше росло её беспокойство. Сейчас за черными ветками деревьев покажутся серые паруса «Фидиндо», и ей придётся попрощаться с Пачу. Она погладила его по шее. Каждый шаг к Конде отдалял её от всего родного, что у неё оставалось тут. Нити лопались, и у неё кружилась голова.
Затон был пуст.
Вдох рвал её грудь. В голове стучало. Она задохнулась. Нет, это ошибка! Она сидела на широкой серой спине Пачу, рот распахнулся в безмолвном крике.
Аяна кулём сползла по серому пятнистому меху в сырой мартовский снег.
– Брент... Брент!
Она схватила Брента за куртку двумя руками.
– О, Аяна. Пришла проводить? Ты опоздала, они уже ушли.
– Когда? Когда?
– Да уж прилично. Темно ещё было. Что с тобой? Оставила что на корабле? Я тебя вчера видел там.
Сердце. Она оставила там своё сердце.
Она взлетела на Пачу.
– Инни! Инни!
Она догонит их. Они бросят якорь, Конда отправит за ней шлюпку. Она догонит.
– Инни!
Пачу поднялся в галоп. В груди жгло, в горле стоял неистовый колючий комок. Глаза слезились от ветра.
Эрлант сказал «На восходе». И Верделл сказал «На восходе». Восход ещё не наступил. Почему он бросил её?
Солнце взошло.
Она осадила Пачу на рысь. Она так загонит его. Внутри всё жгло, жгло, душило мерзким липким комком водорослей. Ещё немного отдохни, мой хороший... Снова галоп. Неужели они уже вышли из долины?
Дорога по правому берегу была уже, чем по высокому левому. Справа мимо прыгали поля, покрытые снегом. За ними метался вверх и вниз рваный край южного гребня, деливший небо пополам.
«Фидиндо» не было в реке. Она крикнет им, Конда услышит и отправит за ней шлюпку.
– Инни!
Пачу вытянул шею и мощными толчками бросал вперёд огромное тело, летя вперёд. Каждый раз, когда все четыре копыта отрывались от земли, у Аяны внутри что-то обрывалось, как тогда, когда Алгар схватил её и кружил на руках.
Вот и обрыв. Прилив почти скрыл пляж.
Корабля не было в реке.
Они покинули долину.
Она направила Пачу направо, на обрыв.
Серые паруса были там, вдалеке. Они были там. Они были там!
Сердце зашлось, она спрыгнула с Пачу в снег.
– Конда! Конда! Конда!
Она отчаянно кричала, стоя на краю обрыва, отказываясь понимать, что он уже слишком далеко, чтобы услышать. «Фидиндо» всё удалялся. Холодный мартовский ветер трепал её волосы, кидая их в лицо, розовеющий холодный рассвет резал глаза. Светлые паруса удалялись, и всё плыло и двоилось от слёз.
Голос сорвался на хрип. Аяна рухнула в снег. Конда ушёл, думая, что она решила остаться. Он теперь не вернётся. Она больше не увидит его.
Она лежала в снегу, безжизненная, как мёртвая пёстрая сорока, с зияющей раной в груди, там, где раньше было её сердце. Теперь там было пусто. Он увёз её сердце с собой.
Снег обжигал лицо. Она медленно поднялась. Пачу обнюхал её, трогая губами за волосы. Аяна безучастно подняла руку к макушке. Шапка... Потерялась по дороге, наверное. Какая разница...
Сил не было. Она сгорбилась и медленно побрела по дороге, и Пачу шёл за ней, иногда касаясь носом её затылка.
Через несколько десятков па Аяна увидела у дороги большой камень и с трудом забралась на Пачу. У неё не было сил запрыгнуть на него, как обычно, потому что внутри всё словно превратилось в холодную дрожащую грязь.
55. Милый, мой милый, родной
– Аяна! – Мама испуганно выбежала по снегу из приоткрытой двери зимнего очага. – Почему... Ох...
– Я за Тамиром, мама. – Арет заглянул во двор, зевая. – Он проснулся? Я ждал его у столяра, а он не пришёл. Аяна!? Почему ты здесь?
– Я опоздала, – тихо, бескровными губами прошептала Аяна. – Я опоздала. Опоздала.
Слёз не было. Она падала вниз, в тёмную глубину, ниже, ниже. Нити были разорваны, ничто не держало её на поверхности, а там, внизу, не было дна, света, надежды.
– Мама, Тамир не был у тебя сегодня? – спросил Арет, не отводя глаз от Аяны. – Айи, тебе надо сесть, ты паршиво выглядишь. Как это, опоздала?
– Ты смотрел в летней спальне? – спросила мама. – Иди глянь там. Может, он с Лойкой там решил переночевать. Аяна, солнышко, пойдём к очагу, у тебя ноги промокли. Арет, мой хороший, привяжи Пачу и сходи в спальню.
Она стояла посреди родного двора. Его движение, подобное танцу, продолжалось, но её больше в этом движении не было. Аяна со стороны отрешенно смотрела на происходящее. Её сердце было в море... в его руках. Он ушёл, потому что решил, что она передумала. Он теперь не вернётся.
– Мама, я боюсь, что Тамир уплыл с ними на корабле. Он вчера так много говорил об этом.
– Милый, Воло же сказал, что они всех пересчитают. Я сама попросила его об этом. Он поклялся этой своей родовой клятвой, что не выйдет из затона, пока не пересчитает команду.
– Ладно. Я посмотрю в спальне.
У очага было тепло. Аяна положила голову щекой на стол и смотрела искоса, как мимо ходит мама. Та молчала, и Аяна была ей благодарна. Она не выдержала бы сейчас напоминания о том, что больше не увидит Конду.
