— Не твой. Ты и так много делаешь.
Дрейк мягко улыбнулся, но Бернарда не утешилась — упрямо покачала головой.
— Все-таки надо было подумать. Не усмотрела. Но, не важно! В общем, Меган зачитывается литературой и рисует схемы собственного сада — раздумывает, куда ее лучше поставить. Дэлл только кивает, мол, согласен — в общем, у них на эту тему мир.
— А девчонки?
— Девчонки? Играют в бадминтон!
— Это что еще такое?
— Игра спортивная. Две ракетки и воланчик, который нужно отбивать. Попеременно соревнуются втроем — двое играют, одна судит, потом меняются. Элли уже даже кроссовки порвала — так активно прыгала, надо будет присмотреть ей новые…
— Ты для них, как сказочная фея.
— А чего я?
Он знал, она всегда стеснялась похвалы — тушевалась, делала вид, что слова благодарности к ней не относятся, так и не научилась их принимать.
— Ты очень многое для них делаешь. Следишь, чтобы никому не было грустно или тоскливо, а времена-то ведь не самые лучшие, и они об этом помнят. Каждого порадуешь, каждому найдешь инструменты для любимого дела, сводишь куда нужно, приголубишь, не обделишь вниманием.
— Но они ведь моя… — Она хотела сказать «семья», но не решилась. Друзья? Да нет, они больше, чем «друзья», много больше. Значит, все-таки семья, хоть и без кровных уз.
— Я понял. Ты про Марику мне не сказала.
Дина какое-то время смотрела на озерную даль — туда, где Аллертон только что резко выдернул из воды леску, тем самым качнув лодку; Майкл не стал ругаться, лишь ухмыльнулся, глядя на пустой крючок.
— Еще не вечер! — Донеслось с небольшого судна. Вода отлично разносила голоса: вроде сидишь далеко, а все как будто рядом.
— Марика нормально. Пишет какие-то сценарии — зачем, не пойму?
— Как «зачем»? Не может, наверное, без работы.
— Это я понимаю. Только ведь все равно…
Она хотела добавить «…ее телевизионная компания в том виде, в каком была, не восстановится», но сказать подобное означало бы выказать недоверие к возможностям Дрейка — что не вернет все в прежнее русло, не сумеет. И Дина не закончила фразу.
Он знал, что она переживает, как знал и то, что на данном этапе утешать все равно бесполезно. Нельзя дарить надежду тогда, когда сам не уверен в благополучном исходе. Неизвестно, выживут ли Баал и Канн, выживут ли города, мир — хоть кто-нибудь? А попусту трясти воздух неподкрепленным оптимизмом? Нет, это не для них.
— Новостей из Коридора нет?
— Пока нет.
— Там кто-нибудь еще остался?
Дрейк ограничился коротким «да», не стал вдаваться в подробности — усиливать и без того присутствующую в сердцах тревогу, а Дина не стала уточнять, будто чувствовала — не стоит. Вместо этого подняла с земли маленький камушек и спросила:
— Как думаешь, нормально, если я возьму их куда-нибудь на экскурсию? Просто боюсь, что все равно скоро заскучают…
— Бери, конечно. Сама лучше знаешь, как действовать.
— Но мне приятно тебя спрашивать.
А ему было просто «приятно». Все подряд: сидеть, чувствовать тепло ее тела под рукой, запах волос, вымытых незнакомым шампунем, слушать, как за спиной поскрипывают сосновые стволы, щурить глаза от скользящих по мелким волнам солнечных бликов, вдыхать не пресный дезинфицированный воздух инкубаторов, но густой аромат живой земли. Хорошей земли, плодородной.
Ничего, его тоже возродится. Еще будут благоухать цветы и зеленеть деревья, и жители восстановят сады лучше прежних…
— … ведь еще не пора?
— Что? — Он отвлекся, задумался.
— Тебе ведь еще не пора?
— Еще нет, посижу.
— Это здорово.
И Бернарда затихла. Положила голову ему на плечо, потерлась о ткань щекой и крепко сжала большую теплую ладонь.
Криала.
За следующие два часа Тайра услышала такое количество незнакомых слов, что зубрить их ей целый год и не вызубрить.
— Афтомобиль, веласипед… — Шептала она эхом, а перед глазами выстраивались незнакомые конструкции из металла, краски, стекла и пластика. Каково это, жать педали и нестись в работающей на неизвестном газу повозке? Мосты, шоссе, полосы, светофоры, автобусные остановки…. Как все это, собранное в одном месте, может выглядеть? Чудеса, да и только.
А Стив разливался соловьем: про дома, магазины, парки, скверы. Про некие кинотеатры, где каждый день по много раз показывали на большом экране вымышленные истории, где продавали жареную кукурузу, где, чтобы войти внутрь, нужно купить за местную денежку билет. Это как на представление бродячих артистов? Сари про такое рассказывала, а Тайра сама никогда их не видела. Она много чего не видела собственными глазами, но оттого не менее усердно силилась представить и торговые центры, и широкие реки, и кондитерские лавки, и цветочные рынки…
— А на рынках цветы живые?
— Конечно, живые. Есть, правда, и срезанные.
— А срезанные зачем продавать? Они же мертвые?
— Ну, — шагающий рядом Стив на секунду растерялся, — ими украшают помещения на праздники или же просто расставляют по дому, чтобы радовали глаз.
— Но живые цветут дольше. Они дышат, растут.
— Да, я согласен. Но у нас цветов такое количество, что люди сочли возможным баловать себя покупкой срезанных цветов, сложенных в букеты. И менять их, когда вздумается. Это недорого.
«Недорого, но расточительно по отношению к живым организмам», — подумала Тайра, однако вслух спорить не решилась — не ей осуждать или поощрять чужие законы — так уж сложился тот мир. Если уж там и правда трава растет ковром почти на всех улицах — на выделенных ее участках, как пояснил ее спутник, а разноцветные цветы высаживают в специальных горшочках, и они — ей не верилось! — никому не принадлежат, — то почему бы некоторые из них не срезать? Такие рассуждения показались ей логичными, но все же чуждыми.
— И можно купить домой любые-любые? Даже редкие сорта?
— Любые, даже редкие. Можно даже построить в саду оранжерею…
— Что это?
— Домик для цветов, в котором тепло — там поддерживается специальный микроклимат, чтобы росли даже самые привередливые сорта.
— Ух ты!
Про «оранжерею» она тут же сделала мысленную заметку — такую она очень хочет, конечно, если когда-нибудь будет возможность, — и принялась вновь тормошить воображение, рисуя в нем сплетенные Стивом словесные картины, в которых причудливо смешивались одетые в «блузки» женщины, названия незнакомых профессий, описания мест, разговаривающие по «мобильнику» одетые в «костюмы» мужчины. Незнакомые слова блестели для Тайры, словно драгоценный перламутровый жемчуг, брошенный на дно огромного выстроенного в центре Оасуса бассейна — нет, его она тоже не видела, но иногда любила представлять. Жемчуг считался в Рууре самым дорогим камнем, и везли его в малых количествах и только под заказ. Как же, ведь этот камень рос в море — подумать только! — в море!
