Вздохнул. Сызнова затылком о стену потерся. Да и продолжил — хоть я и не ждала, не просила.
— А тут вдруг недавно известно стало, что он в эльфийский Лес ездил. И оттуда уехал благополучно. А уже на обратном пути — на снежных волков и напоролся. Когда Ковен стал решать, кого сюда отправить, чтоб стаю зачистить — мы с ребятами вызвались добровольцами.
— Так, значит, как селян не один год потрошили — так то вас и мало не трогало. А стоило кому из ваших пострадать — так быстро и желающие нашлись! — слова вырвались опричь воли. И столь в них обиды было — уж лучше бы ты, душенька, и вовсе рта не открывала!
— Магов мало. И успеть везде нам никак не по силам.
Ишь, серьезный какой! Да мне все едино, можешь не оправдываться! Я упорно рассматривала кружку, пристально разбирая узор потемневшего дерева.
— И поверь мне, Нежана — стая, способная положить тройку опытных, сработанных магов — это серьезно. Очень.
— А пока простой народишко гоняли — так, небось, сплошное веселье было! — не удержавшись, снова полыхнула я гневом. И — выдохнула, теряя запал. Ну, он-то перед местным людом в чем повинен?
Молчание, повисшее в кухонной темноте на сей раз, было тягостным. И теперь ужо я не торопилась его разорвать — а то ведь, известно, язык бабий, что жало. И как бы одной змеище себе самой на хвост беды не накликать. Колдун тож не торопился заговаривать — щурился на свечной огарок невесело. Надо же, и не заметила, как времечко утекло — уж и свеча, почитай, вся догорела…
— Ну, что ж! Теперь мой черед вопрос задавать! — колдун, словно через силу, взгляд от огонька отвел, и ухмыльнулся проказливо. И так-то меня от ухмылки его дурное предчувствие разобрало! Я настороженно вперилась в массивного мужчину взглядом, хорошего от слов его не ожидая…
— Что за случай подружка твоя вечером в разговоре поминала?
От так я и знала! Не обойдется лекаркино веселие мне без последствий! А колдун, меж тем, улыбнулся вовсе широко — и мне совсем тоскливо от того сделалось.
— Тот самый, где ещё про топор говорилось! — добил он радостно.
— Да не было того! — я с досады мало в голос не взвыла. Опамятовалась, и силы в голосе убавила. Рассерженно подхватилась с места, принялась остатки трапезы ночной прибирать. — Не было, и хватит! Бабьи выдумки то!
Посудой я старалась, все ж, не слишком громко стучать. Не молодка ведь бестолковая, норов обуздывать умею. Хлеб — под полотенце, на полку, нож да кружки ополоснуть — и к прочему кухонному скарбу. Горшок, в котором молоко томила — отмыть, на припечек поставить, сушиться.
— А если выдумки — так чего стесняться? Расскажи, поведай! — подкупающим голосом уговаривал меня гость дорогой, подначивал. — Ну, я ведь так тоже на твой вопрос честно отвечать откажусь!
Я развернулась к нему, только рубаха вкруг ног взметнулась.
— А и будет! Спать давно пора, а не враки досужие пересказывать, — на том крутнулась на пятках, да и была такова.
ГЛАВА 3
Слав Теренский, прозванный странноватой трактирной девкой Мальчишкой, нравом и впрямь обладал легким да по-мальчишечьи озорным. И с людьми, какого бы роду-племени они ни были, сходился без труда. Потому и не удивился, когда именно ему Горд Вепрь, бессменный старшой их пятерки, поручил порасспросить местных о Нежане. Той самой трактирной девке, что метко клеила прозвища, нравилась Дальке, проверенной боевой подруге, и категорически не нравилась зануде-Тихону. Только не выдавая интереса и по-тихому, чтоб без разговоров.
Слав дел в долгий ящик откладывать не любил, и по возвращении из Боровищ, селища в пару часов пути отсюда, где они каменный лоб осматривали, отправился к колодцу на въезде в селище — средоточию общинной жизни Лесовиков. Очень рассчитывая, что возле массивного сруба, как и вчера, и позавчера, и до того, хоть сколько-то народу, да будет. Прав оказался — бабы возле колодца кучковались исправно, приходя сюда не только по воду, но и пообщаться, соседские новости узнать, ну и своими поделиться.
— Доброго дня, бабоньки! — веселый, беззлобный парень, подошел к женскому кругу, светясь довольством и расположением, — а водицы напиться не поднесете, красавицы?
Бабы заулыбались, расступаясь. Загомонили, приветствуя улыбчивого ответно.
Скрипит деревянный ворот, наматывая на себя изъеденную ржой толстую цепь. Перешептываются, пересмеиваются бабы. Длинные юбки, теплые свиты-душегреи, пестрые платки.
— Ох, и хороши у вас здесь девки! — нахваливает Слав, крутит ворот, — Кровь с молоком!
Ему отвечают дружным гомоном, и Слав не спорит, соглашается — и с «краше не сыщешь!», и с «оженим!», улыбается шуткам. Ему советуют наперебой — и ту, и другую, и третью, и все — чем не невесты? Слав ухмыляется проказливо, и, достав из сруба наполненную бадейку, вместо того, чтобы напившись, уйти, снова бросает ее в провал колодца. Гремит, развертываясь во всю длину, цепь. Глухо шлепает в глубине ведро о воду, и снова скрипит ворот. Улыбается Слав. Опрокидывает тяжелую, напитанную влагой бадейку в чье-то, пристроенное тут же ведерко. Ему всего и нужно — дождаться, пока в разговоре имена трактирных подавальщиц мелькнут. Тогда-то и ввернет он свой вопрос. Он не торопится. В конце концов, не так уж много в Лесовиках вошедших в пору девок.
Тетки и молодухи увлеченно перебирают невест, то отметая чужую сговоренную соседку, то нахваливая свою свободную родственницу, имена-события сыплются, что горох из мешка с прорехой, всем весела эта игра, всем по нраву, и наконец, после скользнувшего-таки «А вот Стешка, мельникова дочь, чем не мила? Да ты ее и сам, поди, видал!», Слав роняет:
— А вот Нежанка-подавальщица, чего в свои года без мужа обретается?
Вопрос падает в благодатную, добротно подготовленную почву, и бабы, охотно бросив поднадоевшую, да и бесплодную тему — такого оженишь, как же! — перескакивают на новую, частят наперебой ответами:
— Да мужатая она, мужатая! Токма от мужа ушедшми!
— А, вся деревня знает, что Нежа супружника с полюбовницей застукала! Она его топором убила!
— Да нет, не топором, вилами!
— Да не, не убила! Мне бабка Руда говорила, а у той в Брусничанке сын, так он рассказывал, что по всему двору голышом гоняла!
— Да не брусничанская она! С Ручьев! Моя сноха точно знает, она со свекрами ейными в соседях жила! Так, говорят, топором ему руку-то и оттяпала!
— А надо было не руку!
— Дура-баба, что с тебя взять?! Вилы у ей были, ви-лы!
— Ой, девоньки, не вилы, и не топор! Багор у нее был! Она ведро из колодца вылавливала, да в сарай поставить несла! А там — они! И тем самым занятые! Ну, она ему спину-то от зада до башки багром и пропорола… Как только и не заколола насмерть-то?!
— А и поделом! Нечего по чужим бабам шлендрать, когда супружница законная, богами даденная, имеется!
Слав молчит, только глаза горят, да плещется вода — крутится ворот, подставляют бабы ведра. Спорят сельские кумушки. Одни уходят, другие приходят… И Слав, которому здесь боле ничего ненужно, выждав мало, навскидку выбирает личико попригожее, из тех, что недалече от трактира обретаются, подхватывает ведра, и улыбаясь да зубоскаля с их хозяйкой, убирается восвояси — уже куда тише и незаметнее, чем явился.
Травы разбирать меня батюшка-покойник учил. Сам муж бывалый, много разного повидавший, много где бывавший, он и детище свое приучал сызмальства: лишних знаний не бывает. Матушка, хоть порой и ворчала, когда отец затемно тащил дитятко за городские стены, в ближний лесок, целебный припас собирать, но всерьез не противилась.
Отец же крепко ведал: можешь чему-то выучиться — выучись. Жизнь — она затейница, наперед не угадаешь, как вывернется. Знаниями он делился щедро, в охотку. Я же только рада была родителю любимому угодить, да от дел домашних, скучных, увернуться.
В травах — свое волшебство, своя магия, поучал меня отче, пробираясь в предрассветных сумерках лесными тропами. Одна и та же трава, в разный срок собранная, разную силу и иметь будет. Тут все имеет значение — погода, время суток, в рост луна пошла, аль на ущерб, в какую пору сама трава вошла. Ну, и время года само собой.
