Я хотел всего лишь на время забыть о горестях и неприятностях и подготовиться к следующему спектаклю. Лучше всего было бы вообразить, что ничего плохого со мной и не произошло, но я не мог. Мысли все время возвращались к Эдвину и к Розе. Первый свой шанс я упустил, не посмел снести с плеч его красивую, бессмертную голову. Может быть, когда судьба предоставит мне второй случай, я не буду больше таким робким и нерешительным. Да, второй раз я не растеряюсь. Если, конечно, этот второй раз будет мне предоставлен.
Ночью я ворочался в своей постели, думая о том, лишь бы только Роза успела скрыться, затеряться в лабиринте огромного города или уйти в свой склеп прежде, чем ее настигла опасность. Какой-то шорох отвлек меня от этих то ли мыслей, то ли молитв. Я приподнял голову от подушки, и всего лишь на миг мне почудилось, что бледное в облаке платиново-светлых кудрей лицо прижалось к стеклу с внешней стороны окна. Это всего лишь сон, сказал я себе, никто из прохожих не мог заглянуть ко мне в окно. Моя комнатка расположена слишком высоко, на втором этаже гостиницы. Нужно уметь летать, чтобы подобраться к моему окну. К сожалению, я все время помнил о том, что, помимо людей, по этому миру иногда бродят существа, способные пуститься в полет. Но с какой стати им подсматривать за одним из постояльцев? Разве только их могла привлечь моя колдовская книга.
Я уже привык к мерному шелесту станиц, доносившемуся со стороны стола. Книга теперь все время лежала на столе, и, пока я спал, как будто ветер или чья-то невидимая рука перелистывала ее страницы. Иногда рядом с книгой вспыхивала и снова потухала свеча, иногда кто-то топтался рядом со столом и с моей кроватью, но не решался заговорить, а иногда, напротив, никаких шагов было не слышно, но кто-то окликал меня по имени, и я готов был поклясться, что голос этот исходит со страниц книги.
Чтобы сразиться с драконом я должен быть не только физически сильным, но и обрести колдовскую мощь. Пока что Роза и Винсент пренебрежительно называют меня новичком, но я был почему-то уверен, что мне еще недолго оставаться несведущим и неопытным. Я попытаюсь стать настоящим колдуном, раз уж так мне завещано предками. Что может быть предосудительного в занятии запретными науками, если я делаю это не ради себя, а для блага многих и многих людей, которых минует опасность, если дракон погибнет. Возможно, его смерть спасет города, целые селения и государства, а сколько девушек, невольно очарованных им, останется в живых.
Я каждое утро просыпался и уходил в театр с желанием заняться колдовством, но как только наступал поздний вечер, и я возвращался в свою темную комнатушку, как стремление взяться за магическую книгу вмиг исчезало. Я стремился к тайным знаниям и все же опасался их. У меня и так уже появилась некоторая тайная и физическая сила, способная поразить людей, но, увы, недостаточная для того, чтобы победить дракона.
По вечерам за кулисами или на сцене я чувствовал себя, как дома, но то и дело мыслями возвращался к книге. Даже на расстоянии она притягивала меня к себе. Можно было сколько угодно оглядываться на Лючию, шнуровавшую корсет, или на Джоржиану, прихорашивающуюся перед зеркалом, а мысли то и дело летели обратно к скоплению колдовских символов на страницах открытой книги.
Как только я выходил на сцену, то тут же оглядывался на зал, не промелькнет ли среди зрителей лицо Розы, не блеснут ли в вышине ярко, как чешуя, золотистые локоны кавалера-дракона. Ни Роза, ни Эдвин больше не приходили, но однажды я понял, что в зрительном зале сидит кто-то из тех, кого я хотел бы увидеть. Я почувствовал, что чьи-то глаза пристально наблюдают за мной из партера и сияют, как глаза кошки, высматривающей дичь в темноте.
Чей-то взгляд преследовал из всех актеров на сцене именно меня и как будто обжигал огнем. Нужно было отвлечься, подумать о чем-то другом, чтобы прийти в чувство. Например, о Розе. Жива ли она еще? А может, колье на ее шее подарено как раз за день до рокового удара? Интересно, а моей сестре Эдвин тоже подарил ожерелье, прежде чем обезглавить ее? Нужно было пересмотреть все ее драгоценности прежде, чем уезжать из поместья. Вдруг я нашел бы среди них какое-нибудь украшение, которого не видел раньше, и оно бы стало моей единственной уликой против преступника.
Кто же смотрит на меня с такой ненавистью? Я все еще чувствовал, что меня преследует чей-то взгляд. В отблесках рампы хорошо был различим первый ряд, я посмотрел поверх оркестровой ямы и чуть не вскрикнул. Прямо по центру там сидела…Даниэлла, и ее остекленевшие, потухшие глаза неотрывно следили за мной. Этого не может быть, наверное, шутка театрального освещения. Не может же труп сидеть в зрительном зале, но обмана быть не могло. Даниэлла была не мертва и в то же время не жива. Она не двигалась, не дышала, она только смотрела на меня, и в ее мертвых глазах горела такая ненависть, что мне стало страшно. Платиновые локоны с запутавшимися в них веточками и соринками струились по обнаженным плечам. Красное вечернее платье, в котором я видел ее в последний раз, местами истлело и было изъедено то ли молью, то ли могильными червями. На ее посеревшей коже виднелись мелкие ранки, как будто от укусов. В театре сидело тело, изъеденное смертью, и смотрело на представление. Мне стоило сил совладать с собой и продолжать играть. Я все время оглядывался на Даниэллу, на алый рубец, протянувшийся по ее шее, на могильного червя, ползшего по ее плечу, на ногти, процарапавшие глубокие борозды на подлокотнике кресла.
В театр явилась сама смерть в облике моей покойной сестры. Я был рад, когда пришел мой черед уходить за кулисы. Даже не дойдя до своей гримерной, я прижался лбом к холодной стене и простоял так несколько минут, пока меня не окликнул Жервез.
— Что это с тобой? — поинтересовался он, как обычно не из словоохотливости, а из подозрительности. В этот раз я был даже рад тому, что он решил вести постоянную слежку за мной. Я не хотел сейчас оставаться один.
— Я видел одну даму в зале… — пробормотал я.
— Ну и что? Их там много, — беспечно отозвался Жервез.
— Ты не понимаешь. Я видел ту даму, которая быть там не должна.
— Неужели бывшую знакомую? — злорадно усмехнулся Жервез. — Боишься опозориться перед всем высшим светом, так не шел бы в бродячую труппу.
Он, кажется, был близок к тому, чтобы изменить свое мнение обо мне. Наверное, уже почти решил, что я стал меланхоликом и подался в актеры после того, как меня бросила возлюбленная, возможно, нареченная, а друзья высмеяли по этому поводу. В этот раз я сам хотел развеять его предположение, хотел закричать, чтобы он скорее читал заупокойную, что в театр пришла мертвая, но он бы мне не поверил. Скорее всего, решил бы, что я совсем лишился рассудка или перебрал вина.
