Гроза медленно села на траву, чувствуя, как слабеют колени. Не было сил все это слушать.
— А… — она осеклась, будто имя боялась произнести то, что иглой в сердце сидело. Словно услышит его озеро это и река, что через него проходит. Услышит вила — и это невольно навлечет на него беду. — А Рарог? Я хотела бы…
И вдруг мать сдвинулась с места. Словно проплыла над землей и опустилась рядом с дочерью так просто и расслабленно, как рядом с подругой. Оперлась ладонью о землю.
— Если он не станет жрецом Велеса, то его участь немногим лучше участи князя.
— Я слышала. Слышала Велеса, — тут же вспомнила Гроза. — Наверное… Он говорил, что я должна его спасти. Но как — я не знаю. Я не могу убрать знаки Чернобога с его тела. Не могу вернуть доверие его родичей. А они смотрят на него… Как собаки одичалые.
— Твоя судьба смутна, Гроза, — проговорила мать задумчиво. — Я могу видеть в ней только один конец. Тот, что сделает тебя вилой. В человеческих жизнях я вижу только смерть. И в конце жизни каждого мужчины, что свяжет себя с тобой, она есть. Если они не отпустят. Но воля богов мне не ведома. Я не пряха Макоши. Я всего лишь дух.
— Я могу что-то изменить?
— Ты можешь попытаться, — вила пожала плечами. — Но ни у кого еще не получалось преодолеть зов реки.
Гроза отвернулась от нее, снова скользнув взглядом вдоль озерной глади, в которой так ясно отражались деревьи и острая осока по краю берега. Можно было догадаться, что мать не сможет или не захочет помогать. Такова ее суть: она делает то, что завещано богами с самых незапамятных времен. Коснулась легкая ладонь затылка. Гроза дернулась было вперед, чтобы отстраниться, но не сумела.
Тонкие пальцы зарылись в волосы — и пришло успокоение, накрыло теплой волной, качая, пока Гроза не перестала видеть хоть что-то вокруг себя. Так хорошо, ничто не тревожит — только переливающийся сияющими нитями мрак и бесконечность впереди. Здесь можно остаться на век.
— Гроза, — пробился сквозь туман беспамятства мягкий голос. Но все ж звенела на самом крае его тревога. Словно острием игольным поблескивала, будоража нутро, заставляя поскорее очнуться. — Грозонька моя. Девочка…
Она заворочалась, чувствуя колючую траву под спиной, что при каждом движении пронзала мокрую ткань рубахи. Странно. Разве шел дождь? Гроза еле взмахнула слабой рукой, чтобы убрать с лица прилипшие пряди волос — и натолкнулась на твердое плечо. Такое горячее, почти обжигающее — сквозь зябь, что мелко сотрясала тело в объятиях легкого ветра, который гулял над землей.
Она бездумно скользнула по широкой шее вверх, коснулась мочки уха и провела большим пальцем по линии подбородка, еще не открывая глаз.
— Измир, — шепнула.
Крепкие пальцы сжались на запястьи. Мужчина убрал ее руку резким движением — и тогда только она смогла разлепить веки, чтобы посмотреть на него.
— Я не Измир, — хрипло и низко проговорил Владивой.
В глазах его, что в свете заката казались теперь самого неба отражением, застыл укор. Да и есть, верно, чего стыдиться. Князь не побоялся толков, что об этом озере ходили, пришел сюда вслед за ней и ступил на заветный берег, не страшась того, что его могут и русалки какие на дно утянуть: такие места жестоки к тем, кто нарушает установленный богами порядок. Никого не щадит.
Но он пришел, обеспокоившись — а Гроза на другого подумала. Да и подумать, признаться не успела, прежде чем губы сами имя произнесли, что сидело в мыслях и в сердце. Когда знала она, что свою жизнь Рарог под удар Любора поставил, когда к Владивою за помощью обратился, забыв о гордости и упрямстве. И до того, видно, сильно хотела она его увидеть, что излилась его именем, как только говорить смогла.
— Зачем ты пришел сюда, княже? — вновь разлепила она быстро ссыхающиеся губы.
Попыталась приподняться, да по всему телу раздражающей плетью прошлась слабость. И застряла где-то в виске назойливым молоточком боли. Кажется, ведь спала, а сил не обрела, только потеряла, словно утекли они в землю.
— Я пришел за тобой, — просто ответил он, выпрямляясь, усаживаясь на траву рядом. — Как всегда.
И верно ведь. Гроза отвернулась, скользнула взглядом по сияющей глади озера, что казалось сейчас чашей, наполненной кровью. Чермный закат расползался по небу полосами между помалу застилающих окоем облаков. Завтра быть непогоде.
— Спасибо, — проговорила Гроза, как ни мало хотелось ей выдавливать из себя слово за словом. Будто все они потонули на самом дне Ледного озера, растеклись водорослями в стороны — не собрать. — Но тебя может несчастье ждать, раз ты сюда пришел. След свой оставил, по которому Недоля нить спрядет.
— Я недоли не боюсь. Хлебнул разной за свою жизнь, Гроза, — он тихо усмехнулся, заставляя с усилием вновь повернуть к нему голову. Князь спустил взгляд по ее губам и шее — до облепленной мокрой рубахой груди. — Ты моя недоля. Ты душу мне на части рвешь.
— Я не хотела того, — Гроза попыталась снова сесть и на сей раз сумела. — Не хотела попадаться на твоем пути, князь. И чтобы так все обернулось.
Ее качало из стороны в сторону, и как мало хотелось показывать слабость, а все равно пришлось опереться на руку, чувствуя, как ведет тяжестью обратно к земле. Владивой обхватил ее рукой за талию, прижал к себе.
— Я не жалею, — шепнул, касаясь губами уха. — Потому что как бы ни была велика эта недоля, что меня с тобой свела, а другого я не хочу. Жить хочу, чувствовать остро, вот здесь, как лезвие, — он взял ладонь Грозы и провел ею вдоль грудины, по широкой ложбинке, что ощущалась сквозь лен его рубахи. Узоры на вороте мелкими твердыми узелками прошлись по кончикам пальцев. — Злиться хочу и радоваться, когда ты рядом. Любить хочу, Гроза. Потому пойду за тобой, куда придется.
— Зря. Сам знаешь, что ничему не бывать. Не можешь ты переступить через свою жизнь. А я не хочу, чтобы ты даже пытался.
Он обхватил ладонью шею Грозы, подтолкнул, запрокидывая ее голову, и припал к холодным губам своими. А она и хотела противиться, да не могла еще толком шевельнуться. Но князь сразу почувствовал, что она не отвечает. Что губы ее остаются мягкими и неподвижными. Отстранился, глядя сверху вниз.
— Нам пора возвращаться. Нас ждут, — проговорил осипшим голосом.
Он поднял Грозу на руки и понес прочь с берега. Вечернее Око, что еще висело над окоемом, едва касаясь его края, светило в спину князю, пронизывало кончики его волос сияющими нитями. Он смотрел перед собой, о чем-то крепко размышляя, и глаза его погасли, как только вошли они во мрак притихшего к ночи леса.
Гроза держалась за его шею, досадуя на то, что идти сама не может. Что вынуждена жаться к его груди и слышать, как гулко бьется его сердце. Как ударяет в висок мерно, убаюкивая. И потому она не видела почти, как донес ее Владивой до стана, оставленного на большой прогалине поодаль от Ледного озера. Проснулась только глубокой ночью, наконец ощутив в себе силы хотя бы шевельнуться. И тут же поняла, что не одна в шатре. Что князь, ничуть не скрывая того от гридей, остался с ней и сейчас лежал рядом, прижимая ее к себе, дыша размеренно ей в шею. Губы его касались выступающего позвонка, а рука покоилась на груди, тяжестью своей сминая нежную округлость.
Да он, и верно, с ума сошел! Гроза прикрыла ладонью рот, сдерживая всхлип, что невольно вырвался из горла. Медленно, чтобы не потревожить, выбралась из-под руки князя и отползла в сторону. И вовсе бы уйти, да куда пойдешь посреди ночи, хоть и неверная она, летняя. Качается на самом краю темноты и вот-вот снова сомнет его нетерпеливое Око, что уже подпирает верхним краем своим окоем там, за границей миров.
Так и пролежала она до рассвета, отвернувшись от Владивоя и слушая его размеренное дыхание. Если князь и разозлился, не обнаружив ее под боком, когда проснулся, то ничем это не выдал.
— Как ты, Гроза? — спросил.
— Идти пока долго не смогу, но если есть лошадь…
