были бы в Карсодонии, и…
По моей шее пробежал внезапный холод, вызвав мурашки на коже. Это был не просто холодный воздух. Скорее, это был тяжелый пресс осознания. В груди пульсировала Первобытная сущность.
Я скользнула вперед, опуская ноги на землю. Осмотрев Кровавый лес в поисках любого намека на туман, я потянулась за своим вольвеньим кинжалом и вынула его. Я шагнула вперед, мои шаги были бесшумными, пока я искала и искала. Не было ни тумана, ни пронзительных криков Жаждущих, нарушающих тишину, но это чувство все еще было здесь, давя на шею.
Подождите.
Было совершенно тихо. Деревья, которые качались несколько мгновений назад, затихли. Я подняла взгляд на вязы. Ночные птицы не пели. Все было неподвижно. Но это ощущение, это тяжелое осознание, продолжало преобладать. Поцелуй холода коснулся моей шеи. Я потянулась за спину и провела рукой по коже. Мне показалось, что на меня смотрят сотни глаз.
Медленно повернувшись, я осмотрела густую тень между деревьями и за ними, но так ничего и не увидела. Еще одна дрожь пробежала по моей плоти, когда я подошла к Винтеру, где поднялась его поникшая голова. Его уши были навострены, ноздри раздувались, как будто он тоже что-то почувствовал.
— Все в порядке, мальчик. — Я погладила его по шее.
Налетел ветерок, зашелестел листьями и принес с собой это гнетущее чувство, что за нами не только наблюдают, но и что я не одна. Такое же чувство я часто испытывала в Массене и Сосновых землях. Ощущение спало с моих плеч. Ледяное прикосновение к затылку исчезло. Птица издала короткую, неуверенную трель, и через мгновение ей ответили. Звук вернулся.
Жизнь вернулась.
Озадаченная, я придвинулась ближе к палатке, не сводя глаз с красновато-черных листьев кровавых деревьев. Минуты проходили без новых странных происшествий. Если бы не реакция лошади, я могла бы подумать, что это мое воображение.
Вскоре после этого Ривер поднялся из своей повозки, чтобы подежурить до конца ночи. Я попыталась сказать ему, что он может поспать, но тот просто указал в сторону моей палатки и отвернулся.
Я подошла, но не вошла. Вместо того чтобы идти спать, я снова начала метаться. Мой разум все еще не отключался, и я была очень голодна.
И я знала, что это значит.
Мне нужно было поесть.
Боги.
Закрыв глаза, я откинула голову назад. Мое тело говорило мне, хотя я никогда раньше не испытывала такого голода. И я знала, что, если буду ждать, ситуация только ухудшится. Я ослабею. А если я пройду через это? Мне вспомнилось, что это сделало с Кастилом. И хотя он не упал с того уступа, я никому не помогу, если впаду в жажду крови. Я знала, что не могу медлить.
Я застонала.
Но в то же время испытывала около семи различных видов неловкости. Конечно, Киеран предложил себя, и не потому, что я считала, что питаться от него будет неправильно или неудобно. Просто опыт кормления… тот, который я действительно помнила, был связан с… другими вещами.
То, что я чувствовала только к Кастилу… с Кастилом.
Что, если кровь Киерана вызывала те же реакции, что и кровь Кастила, которая была ничем иным, как афродизиаком? Нет, сказала я себе. Таков был эффект атлантийской крови. Кастил никогда не упоминал, что кровь вольвенов обладает тем же эффектом.
Мой подбородок опустился, когда мне пришла в голову одна мысль. Была ли у Кастила такая же внутренняя реакция, когда он питался от других атлантийцев? Например, от Нейла? Эмиля?
Мне было очень любопытно узнать об этом… в исследовательских целях.
Повертев в руках кольцо, я поднесла его к губам. Кормление должно быть интенсивным, несмотря ни на что. Но что, если мне не понравится вкус крови Киерана? Я бы не хотела обидеть его…
— Что ты делаешь?
Я проглотила писк удивления, когда повернулась на звук голоса Киерана, а затем опустила кольцо. Приглушенный свет газовой лампы отбрасывал мягкие тени на его лицо, когда он, согнувшись в талии, стоял босиком в проеме. Одна его рука была вытянута вперед и придерживала ткань навеса.
— Что ты делаешь? — спросила я.
— Смотрю, как ты шагаешь последние тридцать минут…
— Не тридцать минут. — Я отпустила кольцо, позволив ему упасть на лацкан моего пальто.
— Твоя неспособность осознать, сколько прошло времени, немного беспокоит. — Он отошел в сторону. — Тебе нужно отдохнуть. Мне нужно отдохнуть.
— Никто тебе не мешает, — пробормотала я, прекрасно зная, что это я мешаю ему. Если я спала, то и он спал. Если я бодрствовала, то и он тоже. Это означало, что я должна быть по крайней мере в три раза более раздражающей, чем обычно. Поэтому я… громко и тяжело, затопала вперед и, просунувшись под его руку, вошла в палатку.
— Это должна быть веселая ночь, — пробормотал Киеран.
Он даже не представляет, подумала я, стряхивая с себя пальто, позволяя ему упасть, куда попало, а затем, не раздумывая, бросилась на постель.
Киеран уставился на меня, отпустив лоскут палатки. Он медленно подошел ко мне, вынужденный идти полусогнувшись.
— Что случилось?
— Ничего.
— Давай попробуем еще раз. — Киеран сел, скрестив ноги, рядом с подстилкой, совершенно не беспокоясь о холодной, набитой земле. — Я собираюсь спросить тебя, в чем дело…
— Что ты уже и сделал.
— И ты ответишь честно. Мгновение спустя я почувствовала, как он дергает меня за косу. — Верно?
— Верно. — Я повернула голову в его сторону, чувствуя, как по щекам ползет тепло, а желудок переворачивается, когда я сосредоточилась на воротнике его туники. — Я голодна.
— Я могу принести тебе… — Челюсть Киерана отвисла. — О.
— Да, — прошептала я, поднимая взгляд на него. — Думаю, мне нужно поесть.
Киеран пристально посмотрел на меня.
— Так вот почему ты бросилась на землю?
Мои глаза сузились.
— Я не бросалась на землю. Я плюхнулась на эту подстилку. Но, да. Вот почему.
Его губы дернулись.
Я еще больше сузила глаза.
— Не смейся.
— Хорошо.
— Или улыбайся.
Одна сторона его губ приподнялась.
— Поппи, ты ведешь себя…
— Нелепо. — Я села так внезапно, что Киеран отпрянул назад. — Знаю.
— Я собирался сказать «мило», — ответил он.
Я закатила глаза.
— Нет ничего милого в том, чтобы пить кровь моего друга. Того, кто также является моим советником и лучшим другом моего мужа. Это неловко.
Он подавил смех, и я потянулась, чтобы ударить его по руке, как зрелый взрослый человек. Он поймал мою руку.
— В этом нет ничего неловкого, кроме того, что ты тут порхаешь.
— Вау, — пробормотала я, ощущая его приторное веселье в задней стенке горла.
Его
