Дальше, дальше, быстрее… утро после ночи Осеннего Равноденствия, тепло губ Эшлин и запах волос… остановиться бы, но нет… быстрее, еще, еще. Неудавшийся ритуал и первая встреча… не замирай же, Брендон! Студенческая юность… еще, спеши! Детство… одуряющий запах сена, сметанного в стог, палящее солнце на макушке, и заросли колокольчиков с краю луга кажутся лесом. Мгновение вглубь – и вот его, закутанного в плащ, поднимают руки отца, он, малыш, тянется к застежке на плаще с синим камнем, и ее острый конец до крови впивается в палец – мама дует на палец, отвлекает, смешит, и он не успевает заплакать. Дальше, дальше… холщовый полог, сосновые доски потолка, скрип дверей, запах молока и лаванды от рук кормилицы… как славно поет за окном малиновка. Мир Брендона сузился до краев колыбели – и его окутала сонная, теплая, уютная, как кошачий бок, темнота.
Которая внезапно разорвалась обжигающей болью, холодом и страхом.
Теперь Брендон… нет, Брадан! Брадан чувствовал магические путы, стягивающие тело, веревки, впивающиеся в кожу, жесткие складки холстины на лице, края каменных плит под коленями. Он снова оказался в ледяном каменном мешке, пропахшем кровью, сыростью, мокрой ольхой. Он снова слышал песню, каждое слово которой стягивало невидимые оковы, не давая свободно вдохнуть.
Тот человек, Горт… он не был человеком, конечно же… он сказал, что знает, как открыть людям ферн. Что можно будет войти в мир ши в любое время, и учиться у них магии, и видеть сотворенную ими красоту. Это была ложь, которой они поверили. Теперь он убивал друидов по одному, закрывая дорогу ольхи надолго. Где-то там, в каменной пещере, будет светиться Кристалл той, что доверила саму душу глупому мальчишке. Она будет ждать его. И думать, что он ее обманул.
Любовь и ярость, две величайшие силы, помогли ему скинуть мешок с головы. Теперь он видел, как возвышается над распростертыми бездыханными жертвами назвавший себя Гортом. Брадан, ученик Катбада, продрался сквозь боль в стиснутых легких, набрал воздуха в грудь и запел. Песня даровала силы – песня круга друидов на Самайн. Она о том, что смерть неизбежна, но даже под самым черным небом новолуния мы помним – луна осветит мир снова, зима начнется и закончится, с весной придет жизнь, и никто не в силах этому препятствовать.
И ему показалось, будто подвешенный на ветви плюща под потолком пещеры Кристалл Эшлин – вот он, теперь он видел его отчетливо – отвечает ему, вспыхивает ровным ободряющим светом. Что его истерзанное магическими путами тело обнимают теплые руки, пахнет тимьяном и медом, и песню подхватывает девичий голос, и еще чьи-то голоса, один, второй, третий… или только казалось?
Горт нахмурился, глядя на то, как мальчишка-друид смеет так долго сопротивляться. Звенела песня под сводами пещеры, звенела песня в сердце Брадана. А потом Горт улыбнулся и взял бронзовый серп, что лежал рядом с чашей. Тот, которым срезали на праздник омелу и обрезали больные побеги и сухие ветки, кланяясь дереву. Тот, что разъединяет сущности и отделяет истинное от ложного. Страх стиснул сердце, но Брадан пел, глядя в глаза своему убийце.
Он будет петь, пока лезвие не коснется горла. И, уходя во тьму, захлебываясь кровью, он будет пытаться произнести имя той, которая его не дождется.
Песня захлебнулась, но малиновка на ольхе продолжила ее – как умела. Маленькая неуместная птичка пела весну, сопротивляясь грядущей зиме.
Брендон понял, что очнулся от собственного крика. Эшлин была уже рядом, в ее глазах отражался страх. Гьетал отошел, давая им побыть вместе, – все равно он хотел попросить у старших пэйви коней, и Эпона пошла с ним. Грело шерстяное одеяло, на которое Брендона уложили, но его сердце все еще сковывала ледяная память о смерти, и привкус крови во рту остался. Он смог немного приподняться и крепко-крепко прижать к себе Эшлин, намереваясь никогда в жизни больше не отпускать.
– Я не обманывал. Я люблю тебя. Прости, что так долго не мог вернуться, – он чувствовал, что снова не может дышать, но уже от еле сдерживаемых слез. Теперь он видел ее и своими глазами, и глазами мальчишки, у которого она была первой и последней любовью.
Он провел рукой по ее волосам, по медной фибуле – Брендон-Брадан помнил, как создавал ее под присмотром учителя Катбада. Ветер сдувал дым костра в их сторону, и было так легко свалить на него блеск в глазах.
– Я боюсь, что ты снова посмеешь умереть без разрешения, – прошептала Эшлин.
Почти касаясь губами ее уха, Брендон ответил:
– Пока горит огонь, льется вода, дует ветер, хранит твердость камень и глаза мои видят звезды, моя душа принадлежит Эшлин, дочери Каллена из рода Ежевики племени ши. Я поклялся в том и сдержу клятву. Знаешь, что написано на фибуле, которая у тебя в волосах?
– Нет, – она чуть улыбнулась, внутренне замирая. – Я так и не умею читать.
– «Огонь моей души».
– Ты все-таки приручил саламандру?
Вместо ответа Брендон поцеловал ее. Пламя костра добралось до сучковатых сосновых поленьев и с треском взвилось ввысь, рассыпая искры.
* * *
Огастус Бенн сидел за дубовым столом и с удовольствием налегал на жаркое в глиняном горшке. Каждый ярмарочный день был сокровищем для нищей братии, но выматывали они сильно. Тяжкий это труд – когда у тебя больше двух десятков непростых подопечных.
В этой таверне готовили сытно и просто, а дочь хозяйки давно намекала Огастусу, что какой-то видный мужчина может осесть в городе и остепениться. Но стены для того, кто привык к морским просторам, все равно что могила. Как там поется: «Пока можешь идти – иди. Пока сердце в груди, пока жизнь впереди, счастлив будь и назад не гляди».
Брендон подошел к нему и молча сел напротив. Отметив выражение его лица, хозяйка сама принесла кружку теплого вина. Она привечала нищих и ради Бенна, и из доброты, а те помогали ей по хозяйству. Огастус по привычке приглядывался, но молчал. Он любил, когда люди сами говорили то, что хотели, а не то, к чему он бы подтолкнул их вопросом.
– Я вернулся в Альбу и должен уйти – здесь мои близкие и мой враг. Я благодарен тебе за путь вместе и готов отплатить, как скажешь. И должен тебе вдвойне – потому что хочу забрать с собой мальчика. Финна.
– Привык, что у тебя есть сын, одиночка? – усмехнулся Бенн. – А есть кому позаботиться о мальчике?
– Я…
– Я хорошо вижу судьбы. Твоя судьба умереть в этот Самайн, – перебил Огастус,
