рацию — ту, которую раньше не видела.
— Держу пари, что именно папа предупредил повстанцев.
— Возможно. Трипп украл рации у солдат Легиона. Они были военного выпуска, так что я полагаю, это возможно.
— Папа никогда не хотел причинить тебе боль. Он просто хотел, чтобы я была в безопасности.
— Я знаю это. Он обхватывает мою щеку, проводя большим пальцем по виску.
— Я никогда не причиню тебе боль, Рен.
— Я знаю, что ты этого не сделаешь. Я оседлаю его тело и наклоняюсь вперед, чтобы поцеловать его шрам. Провожу губами по его заросшей щетиной щеке, целую в челюсть. Затем в горло. Ключица. И снова к его губам. Я поцелую каждую из них. Моя челюсть сдвигается с намеком на ревность, гудящую под моей кожей.
— Если только я не собираюсь делить тебя с остальными. Тон моего голоса холодный и ровный, и не подходит для этого момента, как будто мой разум на секунду стал камикадзе. Раскаяние просачивается в мое сердце, и, как и все остальное, я разрушаю момент. Уничтожаю его. Подожги это пламенем и смотри, как оно сгорает дотла, потому что это то, кем я стала в его отсутствие.
Разрушитель моего собственного счастья.
Никто из остальных даже не подошел достаточно близко, чтобы прикоснуться к нему, и уж точно не настолько близко, чтобы я почувствовала какую-то ревность.
Легкая улыбка немного разгоняет тьму в его глазах.
— Нет. И я тоже не буду делиться тобой.
— Хорошо. Я не знаю, что там насчет Шестого. Каким это всегда было. Он — огонь во время ливня. Сладкий яд, который опьяняет меня. Сила природы, которая бросает вызов всему, что я знаю, — одновременно опасная и экстраординарная. Вероятно, есть миллион причин держаться от него подальше, покинуть это место и никогда не оглядываться назад, но я не могу. Не сейчас.
— Итак, что насчет остальных? Они хотят, чтобы я провела тебя в Шолен, верно? Чтобы захватить его?
Он стонет, отводя от меня взгляд.
— Я не предлагаю это за твой счет. Это не будет какой-то трагедией с троянским конем.
— Итак, что ты собираешься делать?
— Я еще не знаю. Но я уже потерял тебя однажды, и будь то война или адское пламя, я не потеряю тебя дважды.
Вытянув руку на груди Риса, я лежу рядом с ним в его постели, наблюдая за медленным и устойчивым подъемом и опусканием его груди, пока он спит. Прохладный воздух пещеры смешивается с потом на моей коже, добавляя достаточно холода, чтобы я могла оценить его тепло. Впервые за долгое время все кажется правильным. Как будто я там, где должна быть, впервые в жизни.
Судорога в моей груди прерывает мои мысли, и руки Риса сжимают простыни рядом с ним. Крепко сжатые его челюсти и быстрое перемещение глаз под веками говорят мне, что он заперт в очередном кошмаре.
Нежно проводя костяшками пальцев по его заросшей щетиной щеке, я наклоняюсь вперед, чтобы поцеловать его в губы, и его глаза распахиваются.
Хватая меня за запястье на середине, он смотрит на меня в ответ с дезориентированным выражением лица. Он зажмуривает глаза и открывает их снова, как будто для того, чтобы прогнать любые образы, проносящиеся в его голове. Большие темные зрачки поглощают синеву, и страх, написанный на его лице, выдает его кошмары.
— Ты все еще заперт в том месте, не так ли? Каждую ночь, когда ты закрываешь глаза, ты видишь это, не так ли?
Сглотнув, он кивает и облегченно выдыхает, отпуская мою руку.
— Иногда я вижу Бренина. Привязанным к стулу, точно так же, как они держали меня. Вскрывает его, просто чтобы проверить его терпимость к боли. Издевается над ним невыразимыми способами.
— Какими способами?
Он качает головой.
— То, что произошло, ничего не изменит.
Он прав. Точно так же, как я не хочу рассказывать ему о том, что со мной там произошло, я не смогла бы вынести и его рассказов. Шрамы говорят мне достаточно.
— Твоя боль — это моя боль.
Отводя от меня взгляд, он стискивает челюсти.
— Я не могу думать об этом. Кто-то причиняет тебе такую боль. Я бы убил любого, кто снова поднимет на тебя руку.
— Они все еще делают это. Они считают вас здесь дикарями. Испорченными и ненужными. Ядовитая раса, которая может сделать их неполноценными. Они думают, что второе поколение, подвергшееся воздействию этого организма, слабее. Что мы слабее. Вот почему они хотели убить меня. Вот почему они убивают всех женщин. Чтобы уберечь их от новых мерзостей. Люди за стенами понятия не имеют, что это продолжается. Они не хотят знать. Игнорирование этого означает, что они выживут. Приподнявшись на локте рядом с ним, я провожу пальцем по линии роста его волос, собираю пот с его кожи.
— В этом мире есть болезнь, и это не Драдж. Нам нужно построить наше собственное сообщество. Здесь.
— Ресурсов недостаточно. Все, что не было уничтожено бомбами, было уничтожено мародерами. И если бы мы это сделали, Легион собрал бы армию, чтобы напасть на нас и забрать все.
— Тогда мы покинем это место. Отправимся куда-нибудь еще.
Он качает головой.
— Мы — все, что стоит между здешними людьми и Легионом. Если мы уйдем, они будут продолжать совершать набеги и убивать, пока не останется только их собственная совершенная утопия. Они будут использовать нас как подопытных кроликов и оружие.
— Шолен не собирается просто так сдавать свою империю. А численность его войск больше, чем у любой армии, включая вашу. У вас недостаточно людей. И я не думаю, что ты захочешь пожертвовать теми, что у тебя есть.
— Что ты предлагаешь мне делать? Отсиживаться в каком-нибудь подземном туннеле, собирая остатки их рейдов? В его голосе нет агрессии, нет обвинения. Он искренне спрашивает. Его рука обхватывает мое лицо, голубые глаза тлеют от конфликта, как бурные волны.
— Чего ты хочешь?
Как будто решение вести войну зависит от меня.
По правде говоря, я хочу улизнуть с ним. Эгоистичная сторона меня хочет повторить те же слова, которые папа сказал мне несколько дней назад, что выживание означает одиночество, и нам двоим выжить в одиночку, вместе, было бы намного проще. Но я ничего из этого ему не говорю. — Я хочу выжить. С тобой. И другими. Нам не нужен Шолен, чтобы сделать это.
— Я искал эту пустыню восемь лет, Рен. Больше нигде. Ничто не может предложить безопасность, которую ищут эти люди.
— Тогда давай отправимся за пределы пустыни. Папа говорит, что на востоке есть еще одно поселение, совсем как Шолен. Там принимают выживших.
— А что, если он ошибается? Что, если там ничего нет? Что, если он захвачен врагами?
Я сажусь подальше от него, нахмурившись.
— Почему ты загоняешь себя в угол?
— Почему ты так против захвата Шолена? Когда-то ты ненавидела сообщество.
— Я ненавижу разочарование. Жить в фантазиях.
— Разочарование? Мир вокруг тебя умирает, и ты беспокоишься о том, что тебя обманули? Ты не жила здесь, где мало еды и
