— Эрн… — Идма привстала на цыпочки и поцеловала его. Не в губы — в щеку. И первая пошла к дому.
Эрн в два шага догнал ее и подал ей розу. Идма коснулась пальцами пурпурных лепестков. Сквозь глянцевитый холод пробивалось живое тепло.
Прежде чем войти в дом, служанка бережно положила розу в траву под старым деревом. Почему-то не хотелось, чтобы розу увидела госпожа.
Госпожа расчесывала волосы перед большим зеркалом. Идма попыталась взять в нее из рук гребень, но Вирита гневно отдернула руку.
— Я дважды звала тебя. Если мне не изменяет память, я велела тебе вернуться к обеду.
— Госпожа, простите…
— В последнее время ты думаешь не о том, как услужить мне, а о том, как бы поскорее отправиться к Эрну. Я не хочу терять хорошую служанку. Поэтому я запрещаю тебе создавать пару с Эрном.
— Госпожа! — взмолилась Идма, бросаясь на колени. Только сейчас она сообразила: никогда еще она не видела госпожу в такой ярости.
— Это даже не наказание. Я всего лишь хочу, чтобы ничто не мешало тебе выполнять твой долг. Прекрати лить слезы!
— Госпожа, лучше накажите меня, только не запрещайте…
— Ступай, принеси мне шоколаду.
— Госпожа… госпожа, я не встану, пока вы не позволите…
— Это неслыханно! — хрупкий гребень с треском сломался в пальцах Вириты.
— Госпожа!
Вирита порывисто встала, открыла дверь, крикнула лакею:
— Надсмотрщика сюда, немедленно!
И — надсмотрщику:
— Дашь ей десять плетей!
— Ей? — надсмотрщик удивился: Идма никогда не вызывала недовольства госпожи.
— Выполняй!
Идма покорно последовала за надсмотрщиком. Единственное, что сейчас ее страшило: а вдруг Эрн увидит, как ее будут наказывать?..
Вирита отбросила обломки гребня и открыла первую попавшуюся книгу.
— Госпожа! — услышала она тихий зов под окном.
Выглянула.
— Госпожа, Идма опоздала по моей вине. Пощадите ее.
— Нет. Она ослушалась — и будет наказана, — Вирита вздохнула, удивляясь своему долготерпению, — растолковывает рабу то, что он должен знать так же хорошо, как свое имя.
— Госпожа, я знаю, вы очень добрая… зачем же вы притворяетесь жестокой?
Вирита задохнулась от возмущения: раб во всеуслышание, стоя во дворе, осуждает поступки госпожи! Сначала Идма, теперь Эрн… с ума они сошли, что ли?!
— Если вам непременно надо кого-то наказать, накажите меня. Так будет справедливее.
Что это? Ей послышался в его словах вызов? Или?..
— Ступай на свое место, — велела Вирита.
— Мое место? О, да, милостивая госпожа, я помню свое место! — Эрн усмехнулся. — А вы — вы как будто бы забыли, что предаваться гневу по столь ничтожному поводу, как мелкий проступок раба, недостойно Высшей.
— Надсмотрщик! — что было сил закричала Вирита. Пусть она забыла о достоинстве Высшей, пусть… — Двадцать плетей этому рабу!
Эрн выпрямился.
— Благодарю вас, госпожа.
Да он насмехается!
— Тридцать!
— Ваша щедрость поистине безгранична.
— Сорок! Напомните ему, как полагается говорить с госпожой!
— Госпожа, неужели я удостоился вашего гнева?
— Столько, сколько понадобится, чтобы он взмолился о пощаде!
Проводила Эрна и надсмотрщика взглядом — и вдруг, со злостью отшвырнув книгу, бросилась следом.
Отец рассердился бы, если бы узнал, что его дочь, высокородная госпожа Вирита де Эльтран, явилась на задний двор да еще во время наказания рабов.
Надсмотрщик, сорвав с непослушного раба одежду, сноровисто прикручивал его к столбу. В сторонке, под соломенным навесом, всхлипывала полураздетая Идма, Вирита сразу поняла, что служанку уже наказали.
— Если ты попросишь прощения, Эрн, я отменю приказ.
Нет ответа.
Пронзительно свистнула плеть… И Вирите вдруг вспомнилось: мальчик, не похожий на раба, на деревянном помосте, под плетью торговца… Слишком красивый, слишком гордый… не раб, нет, не раб!
— Довольно! Я прощаю… Только впредь не забывайся.
И, круто развернувшись на каблуках, Вирита пошла в дом.
Молодая госпожа де Эльтран перестала выезжать на прогулки. День за днем, уединившись в библиотеке, она читала книги. Отец с удивлением обнаружил, что на ее столе место романов заняли труды по истории… ну что ж, правду сказал учитель: девочка повзрослела.
А вечерами она играла на старой, еще прабабушкиной, лютне мелодии, которых господин де Эльтран никогда прежде не слышал, каждый раз — новые.
— Они приходят сами собою, — сказала Вирита в ответ на вопрос отца. — Это нетрудно. Труднее было бы не играть…
Труднее было бы носить в душе то, для чего Вирита не могла найти слов…
— Ты очень скучаешь по Эрманту, дочь? — доверительно спросил господин де Эльтран.
— Поскорее бы он приехал…
Да, конечно же, как только приедет Эрмант, к ней вернутся радость и покой.
— Я думаю, он не заставит себя ждать. Он ведь любит тебя, дочь.
Но Эрмант не приехал ни осенью, ни зимой. В каждом письме он сообщал придворные новости, несколько раз вскользь упомянул о том, что ему прочат новое, весьма ответственное, назначение. В каждом письме он печалился, что встреча с невестой откладывается. И в каждое письмо он вкладывал листок с новым сонетом. Вирите давно прискучило читать сонеты Эрманта, похожие друг на друга, как были похожи друг на друга ее дни.
В причудливо изукрашенном ларце черного дерева, кроме писем, хранились подарки Эрманта — ожерелье, медальон с его портретом кисти лучшего столичного художника, фамильный перстень де Альманов… Вирита все реже открывала заветный ларец.
И все больше читала. Читала в поисках некоей истины, но не находила, только теряла — в книгах было так мало сходства с жизнью… с жизнью Вириты де Эльтран и тех, кого она знала.
Вместо Идмы, определенной служить на кухню, молодая госпожа взяла рыженькую Эну. Прически, сделанные Эной госпоже, были незамысловатыми, шить она пока еще не научилась да и вообще умела едва ли половину того, что умела прежняя служанка. Но в ее старательности не было подобострастия, которое с некоторых пор начало выводить Вириту из себя. И отвечать на вопросы госпожи она не боялась, куда уж до нее Идме с вечными испуганными «да, госпожа», «нет, госпожа»!..
Эрн давно уже не приходил по утрам под окно госпожи. И она не звала его. Она перестала ездить верхом. За полгода она всего лишь дважды выезжала за пределы усадьбы. В экипаже. Навещала, по настоянию отца, господина Атериона, дядюшку Эрманта. В день знакомства господин Атерион показался Вирите добрым собеседником, эдаким чудаковатым провинциальным мудрецом. Но потом ей наскучили однообразные, как сонеты Эрманта, шутки родом еще из прошлого века, и нарочитое оживление, и слащавые комплименты… к счастью, ее визиты были нечастыми, а его ответные — краткими: господин Атерион любил изображать чрезвычайную занятость.
