Другие мужчины слушали его с уважением и почтением.
— Это как-то связано с лесом. У них там может быть тайное убежище, где легко скрыться под землей, чтобы их не нашли. Если такое место существует, я его найду.
— Вы уверены? — спросил доктор Фейнберг.
— Уверен, — ответил Аларих.
— И вы думаете, что Елена находится там, — уточнил руководитель школы. — Но она останется там, или вернется в город?
— Я не знаю.
Аларих сделал пару шагов и взял книгу с кофейного столика, рассеянно проведя по ней пальцем.
— Есть только один способ узнать это, приглядеться к ее друзьям — Бонни Маккаллог и той темноволосой девочке, Мередит. Возможно, они будут первыми, кто увидит ее. Так обычно происходит.
— Но как мы отыщем Елену? — спросил доктор Фейнберг.
— Оставьте это мне, — Аларих ответил спокойно и мрачно.
Он захлопнул книгу и положил ее назад на столик, нарушив тишину.
Мистер Ньюкасл посмотрел на часы.
— Я должен ехать; работа начинается в десять часов. Я полагаю, вы оба будете там? — Он остановился на выходе и нерешительно оглянулся назад. — Аларих, я надеюсь, вы сможете об этом позаботиться. С тех пор, как я вас вызвал, мы практически не продвинулись. И я начинаю надеяться на чудо.
— Я могу позаботиться об этом, Брайен. Я сказал тебе; оставьте это дело мне. Или вы хотите, чтобы о школе Роберта Э. Ли писали во всех газетах не просто как о месте трагедии, а примерно так: «Самая посещаемая средняя школа Графства Бун — сборище вампиров?». Школа, где разгуливают мертвецы? Такую рекламу вы хотите?
Мистер Ньюкасл колебался, кусая губы, затем кивнул, все еще выглядя несчастным.
— Хорошо, Аларих. Но сделайте это быстро и тихо. Увидимся в церкви.
Он ушел, и доктор Фейнберг последовал за ним.
Аларих стоял там, в течение некоторого времени, очевидно, уставившись в пространство. Наконец, он кивнул головой и вышел через переднюю дверь.
Елена медленно вернулась назад, вверх по лестнице.
Итак, о чем они говорили? Она чувствовала себя потерянной во времени и пространстве. Она должна знать, какой сегодня день, почему она была здесь, и почему она чувствовала себя настолько испуганной. Почему ощущение, что никто не должен видеть, слышать или замечать ее было настолько сильным.
Осмотрев чердак, она не нашла ничего такого, что могло бы дать подсказку. Там, где она спала, лежали только матрац, клеенка и небольшая синяя книга.
Ее дневник! Она нетерпеливо взяла его и открыла, пропуская большую часть. Последняя запись была сделана 17 октября; он не помог ей понять, какое сегодня число. Но когда она смотрела на записи, в ее голове формировались образы, выплывая наружу, словно кто-то тянул за нитку жемчужного ожерелья. Пораженная этим, она медленно садилась на матрац. Она вернулась к началу и начала читать о жизни Елены Гилберт.
Когда дневник был прочитан, она почувствовала слабость, страх и ужас. Яркие точки кружили и мерцали перед ее глазами. В этих страницах было так много боли. Так много интриг, тайн и того, чего она понимала. Это история девочки, которая чувствовала себя потерянной в своем родном городе, в своей семье. Кто-то искал…что-то, что она никак не могла полностью осознать. Но это не было тем, что рождало пульсирующую панику в ее груди, которая поглощала всю энергию из ее тела. Не из-за этого Елена чувствовала, как будто падала, даже когда все еще сидела и в любой момент могла встать. Она вспомнила, из-за чего она чувствует панику.
Теперь она все вспомнила.
Мост, быстрая река. Ужас сковал ее, когда последний воздух вышел из ее легких, и нечем было дышать. И это было больно. И наконец, боль прекратилась и, вместе с болью все замерло. Все… остановилось.
«О, Стефан, я была так напугана» — думала она.
И тот же самый страх сковал ее сейчас. Там, в лесу, как она могла вести себя так со Стефаном? Как она могла забыть его, забыть все, что он значил для нее? Что заставило ее так поступить?
Но она знала. Внутри себя она знала. Утопленники никогда не вставали и не уходили с места происшествия, как это сделала она. Никто не вставал и не уходил живым.
Медленно, она поднялась и пошла, чтобы посмотреть на закрытое окно. В затемненном оконном стекле все отражалось, как в зеркале, показывая ее отражение.
Не такую себя она представляла в мечтах. Она подошла ближе к стеклу, которое, словно зеркало, казалось, жило собственной жизнью. Не было ничего хитрого или жестокого в этом лице. Но все равно, оно едва уловимо отличалось от того, что она привыкла видеть. На ее коже был виден бледный румянец, а в глазах пустота. Елена прикоснулась кончиками пальцев обеих рук до шеи. Отсюда Стефан и Дамон пили каждый раз ее кровь. Неужели они взяли у нее и отдали достаточно своей крови для того, чтобы она смогла измениться?
Должно быть, так и было. И теперь, до конца своей жизни, до конца своего существования, она должна была кормиться, как это делал Стефан. Она должна…
Она обняла колени, прижав лоб к стене из необработанного дерева.
«Я не могу, — думала она, — о, только не это. Я не могу. Не могу».
Елена никогда не была очень религиозна. Но из глубины души, поднималась волна ужаса, и каждая частица того, чем она стала, кричала о помощи.
«О, пожалуйста, — думала она, — пожалуйста, пожалуйста, боже, помоги мне».
Она не просила ни о чем особенном; ее мысли находились сейчас так далеко. Только одна мысль, казалось, захватила все ее существование:
«О, пожалуйста, боже, помоги мне, о, пожалуйста, пожалуйста».
Через некоторое время девушка снова встала.
Ее лицо было все еще бледно, но устрашающе красиво, подобно тонкому фарфору, светящемуся изнутри. Ее глаза были все еще покрыты тенью. Но в них читалось принятое решение.
Она должна была найти Стефана. Если что-нибудь и могло помочь ей, то он знал об этом. А если нет… сейчас она нуждалась в нем больше, чем когда либо. Больше она не хотела быть нигде, только рядом с ним.
Уходя, она плотно закрыла дверь чердака за собой. Аларих Зальцман не должен обнаружить ее потайное место. На стене, она увидела календарь с вычеркнутыми днями до 4 декабря. Четыре дня прошло от той ночи в прошлую субботу. Она спала в течение четырех дней.
Когда она достигла двери, она съежилась от дневного света снаружи. Это больно. Даже при том, что небо было пасмурным и вот-вот начнется дождь или снег, это причиняло боль глазам. Она должна была уйти из безопасного дома, но навязчивая мысль о том, что никто ее не должен видеть, не оставляла ее. Она кралась вдоль заборов, стоящих близко к деревьям, готовая раствориться в тени. Девушка чувствовала себя тенью или призраком в длинном белом платье Онории Фелл. Она повергла бы в ужас любого, кто увидел ее.
