платьем не видно. Старшим нельзя бояться.
Пальцы Мэдью казались горячими. Он снова запел, отдавая Вратам силу ольхового дерева, чтобы выстроить ферн – мост между мирами. С каждым словом его песни перед скалой в воздухе проявлялся тот узор, что нарисовала Эшлин на полу домика, становился все ярче, пока не превратился в деревянные щиты с орнаментом из мха. Они возникали один за другим, обозначая верную тропу прямо в воздухе. Внизу волны озера бросались на скалу и откатывались прочь, обнажая похожие на кривые зубы прибрежные камни.
Вдохнуть. Выдохнуть. Нельзя коснуться одной ногой тропы, что уходит в другой мир, оставаясь другой на земле этого. Брат продолжал петь, поэтому вместо слов трижды сжал руку сестры, отсчитывая мгновения до прыжка. По третьему счету они подпрыгнули и приземлились на первый щит.
Эшлин старалась не смотреть вниз, только вперед. К счастью, щит не качался, будто лежал на твердой земле. Но когда они с Мэдью ступили на шестой щит, тот задрожал, а воздух вокруг сгустился и так сдавил путешественников, будто они пытались протиснуться сквозь колодец, набитый песком.
Впереди темнело густое дождевое облако. Ударом в спину обоих втолкнуло прямо в его середину, и они пролетели сквозь влажный туман, пахнущий мхом, деревом и болотом.
Когда Эшлин открыла глаза, так и не отпустив руки брата, они уже стояли на песчаной тропе, а густой туман клубился со всех сторон, открывая лишь около двадцати шагов впереди и столько же позади. По обеим сторонам тропы, сквозь серую дымку и сумерки, иногда проглядывали очертания людей, холмов, леса, поля, реки или замка. Они были зыбкими и сменяли друг друга, как тени, что приходят в беспокойном сне.
Что-то было не так. Туман должен был отпустить, но он все так же сдавливал, толкая вперед по тропе. Было тяжело дышать и стоять на месте. За спиной то блекли, то снова проявлялись очертания скалы, с которой они шагнули. Впереди то открывалась часть дороги, то снова исчезала в густом тумане. Все пространство между мирами взбудораженно дышало, и Эшлин почувствовала себя соринкой, попавшей в нос великана, который вот-вот чихнет.
Мэдью стоял, наклонив голову, и сопротивлялся изо всех сил, пытаясь сделать несколько шагов назад, туда, откуда они пришли. Эшлин он тянул за собой.
– Надо вернуться, мы тут задохнемся!
– Нет, поздно уже, – с трудом выдохнула Эшлин.
– Поздно будет, когда нас размажет так, что уши найдут в будущем, а зад истлеет в прошлом!
– Не знаю, что это, но пока не размазало.
– Идем назад, позовем старейшину, он поможет, а то и я здесь Кристалл потеряю!
– Испугался?
– Просто у меня голова есть… и у старейшины… а у тебя…
В этот момент поднялся вихрь, и Эшлин не смогла удержать брата за руку. Их разнесло в стороны, она лишь видела, как вспыхнул зеленым его Кристалл у выхода к скале. Ее же тянуло вперед, в самую гущу тумана.
– Я позову… – успела она расслышать голос брата, прежде чем пахнущий прелой землей туман окутал ее целиком. Уши наполнились низким гулом, мир вокруг дрожал, и сквозь эту дрожь, которая отзывалась во всем теле, Эшлин вдруг услышала свой голос. Он пел песню, что строит мост между мирами. Только она могла поклясться, что летит сквозь пространство кувырком, не открывая рта.
А потом сознание окончательно ее покинуло.
Щеку царапнуло. Это было хорошо. Значит, она точно жива.
Эшлин открыла глаза и увидела, что лежит среди замшелых камней. Пахло дымом и сыростью. Небо было затянуто серым, но кое-где проглядывали голубые прорехи. Над лицом поднимался на стебле лиловый полевой колокольчик, который так трепало ветром, что казалось – он вот-вот зазвенит.
Обычный выход из Врат был совсем в другом месте, неподалеку от замка с серыми башнями, в сосновом лесу. Куда же ее выкинуло? С такими мшистыми камнями это место могло оказаться далекой от людей окраиной мира, где обитают чудовищные фоморы. Воины Дин Ши в вечной Зеленой войне теснят их к морям, отвоевывая скалистую голую землю, где потом поднимутся цветы, травы и леса.
Эшлин повернулась на бок и осмотрелась. Она лежала на склоне, как на краю огромной чаши, поросшей травой. Сердце забилось чуть медленнее. Фоморские скалы это определенно не напоминало. Уже неплохо.
На дне «чаши» стояли пять высоких камней, а со склона спускались каменные ступени, сильно подпорченные временем. В кругу камней собрались люди со свечами в руках – четверо по краям и один в середине. Эшлин не слышала слов, но почувствовала, что именно они пытаются звать, и сердце ее стиснул страх. Это место дышало огнем. Оно легко могло превратить искру внутреннего пламени в бушующий поток.
«Люди такие мастера понастроить каменных стен вместо того, чтобы держаться подальше от опасных мест. Но они наши младшие братья. Часто неразумные, меньше знающие и умеющие младшие братья. Видишь человека в беде – вмешайся», – так говорил отец.
Вот-вот здесь вспыхнет пять живых факелов. Что за убийственная глупость! С этими мыслями, еще не осознав, что вновь чувствует мир и магию в нем, Эшлин поспешила по истертым ступеням вниз, норовя скатиться туда кубарем. Голова кружилась.
Подбежав ближе, она резко замерла. Люди стояли с закрытыми глазами, а над их поднятыми кверху ладонями поднималось легкое золотисто-рыжее сияние. Фигурой же в середине был… Брадан.
Он почему-то повзрослел за неполный год, пока они не виделись, но его лицо по-прежнему будто отражало пламя того костра, у которого Эшлин отдала ему душу. То же восторженное, как у малыша, изумление от красоты и силы огненных духов. Наверное, он уже увидел их танец там, куда был обращен его разум.
Зачем он здесь со всеми этими людьми? Ему не нужны ритуалы, чтобы вернуться. Или он не хотел возвращаться? Он обманул ее?
Эшлин стояла в трех шагах от него и чувствовала, как все крепче сжимаются кулаки. Она напоминала себе тонкий лист, который раздирают надвое. Одна ее часть хотела высказать все, что за год темной тиной опустилось на дно души. Другая так же отчаянно желала прижаться и, коснувшись носом плеча, почувствовать запах его волос, сладковатую горечь вереска и солнечной сосновой смолы.
Вдруг по лицу Брадана пробежала судорога боли. Он еще не понял, что саламандры уже начали пожирать его изнутри, что он ими больше не управляет. Эшлин чувствовала боль этого человека, как свою. В груди распускался огненный цветок, и было трудно расправить легкие для песни. Перебить поток, что из недр земли
