имя… Оно прозвучало как грех. Я отвела взгляд так быстро, что несколько локонов скользнули на плечи и упали мне на лицо. Я оставила волосы распущенными, решив, что это может помочь, раз уж они ему так нравятся.
– Я не люблю сидеть взаперти. Когда меня держат где-то, прячут и… – Забывают. Прячут и забывают. – Мне это не нравится.
– Я слышал, – наконец сказал он, и я слегка выдохнула. – По словам Эктора, ты довольно громко выражала свое недовольство.
– Не делай так больше. – Слово «пожалуйста» осталось непроизнесенным, но я чувствовала его всем своим существом. Погодите… – Ты можешь читать мои эмоции. А мысли?
Он поднял брови.
– Хвала Судьбам, твои мысли я читать не могу.
Меня охватило облегчение… «Хвала Судьбам»? Я вперила в него взгляд, но придержала замечание.
– Ты говорил, что твоя способность читать эмоции перешла к тебе от матери?
– Да. – Он поднял стакан. – Ее семья ведет происхождение из двора Лото – двора Первозданного Эмбриса.
Во мне вспыхнул интерес.
– Как звали твою мать?
– Миселла.
– Красивое имя.
– Да.
Я опустила взгляд на тарелку.
– Должно быть, тяжело не знать матери. Я не знала отца, так что… – Я сжала губы. – Ты ее навещаешь?
Я предположила, что она ушла в Долину.
– Нет.
Я взглянула на него, думая о своем отце.
– Есть какие-то правила? Против того, чтобы навещать ушедших близких?
– Как Первозданный Смерти я рискую уничтожить души смертных, если они находятся в моем присутствии какое-то время, по крайней мере тех, кто прошел суд. Так заведено, чтобы помешать Первозданному Смерти создавать свою версию жизни. Для богов и смертных нет особых правил, но это было бы неразумно. Визиты к умершим любимым могут привести к тому, что и живые, и ушедшие захотят невозможного, будь то продолжать видеться с любимыми или вернуться к живым. Умершие начнут покидать Долину, и это ничем хорошим не кончится.
Я подумала о духах в Темных Вязах. Тех, кто отказался идти в Страну теней. Их голоса никогда не звучали радостно. Только печально и потерянно. Становятся ли покинувшие Долину Тенями, о которых говорила Дав? В любом случае я не желала такой участи отцу, которого никогда не знала. И никому бы не пожелала.
Разве что Тавиусу.
Было бы хорошо, если он обрел такую судьбу.
Эш наклонился вперед. Я не слышала и не видела, как он двигался. Но почувствовала, что он стал ближе, и это не имело смысла. Но когда подняла голову, оказалось, что я права. Он взял упавшую мне на лицо прядь волос и заправил за мое плечо.
– Еда остывает.
Я кивнула, и он откинулся назад. Чувствуя себя глупо, я смотрела, как он накладывает себе почти столько же еды, только гораздо больше бекона.
– Значит, ты ешь пищу? – спросила я.
Мои мысли вопреки воле перенеслись к разговору с Эйос.
Он поднял взгляд и сказал, растягивая слова:
– Да. Я не выживу, если буду поглощать только души проклятых.
Я воззрилась на него.
– Шучу. – Он изогнул губы. – Насчет душ.
– Надеюсь, – проворчала я. – Я не знала, нужно ли Первозданным есть или…
Я заставила себя пожать плечами.
– Мы можем прожить какое-то время без еды, гораздо дольше, чем смертные. – Он сделал глоток виски. – Но в конце концов слабеем. А если мы продолжаем слабеть, то становимся… чем-то совершенно иным.
– Что это значит?
Он поймал мой взгляд.
– Ешь, а я буду рассказывать.
Я подняла бровь.
– Это подкуп?
Он повел плечом и откусил сосиску.
– Если это сработает, можешь называть как хочешь.
В список моих любимых вещей не входило, когда меня принуждали к чему-либо, даже поесть, как бы я ни была при этом голодна. Но я все же наколола на вилку яйцо, потому что любопытство во мне всегда было сильнее.
– Доволен? – спросила я с набитым ртом.
Он изогнул губы. Должно быть, из моего рта выпал кусочек яйца и плюхнулся на тарелку.
Все мое обучение пропало впустую. С соблазнением у меня выходило ужасно.
Но он улыбнулся шире, и, к моему удивлению, больше из моего рта ничего не выпало. У меня каждый раз захватывало дух от его улыбки и того, как она озаряла его лицо и заставляла глаза переливаться серебром.
Эш усмехнулся.
– Очень.
– Великолепно.
Ухмыльнувшись, он прожевал сосиску и проглотил.
– Мы можем слабеть, – сказал он, и у меня задрожала рука. – Страдать от голода и ран. В том числе.
Я быстро отпила лимонад. Слишком хорошо представляя, что означает «в том числе».
– И что потом?
– А потом, когда мы ослабеем от голода и истощения, мы можем стать чем-то более… примитивным. Чем-то первобытным. – Он проглотил еду. – Вся наша видимость человечности слетает, а под ней оказывается то единственное, чем мы являемся.
Глаза цвета грозовых туч заглянули в мои.
– Ты бы не захотела оказаться рядом, если такое случится.
У меня по спине пробежал холодок.
– Такое происходит только с Первозданными?
Его густые ресницы опустились, Эш покачал головой.
– Любой Первозданный когда-то был богом, льесса. Из мощной кровной линии, но все равно богом. То, что происходит с Первозданными, с богами может случиться еще скорее.
– О, – прошептала я, едва чувствуя вкус сладкого сока и соленого бекона. – Но тогда вы можете покормиться, верно? Чтобы такого не случалось.
– Они могут.
Что-то в том, как он это сказал, привлекло мое внимание.
– Ты можешь.
– Могу, – подтвердил он, кладя вилку рядом с тарелкой. – Но я не кормлюсь.
Я нахмурилась.
– Никогда?
– Больше нет.
Мое недоумение усилилось.
– А если ты ослабеешь?
Он поднял взгляд на меня.
– Я позабочусь, чтобы такого не случилось.
А что насчет того случая, когда я пырнула его кинжалом? Он тогда вообще не ослабел? И почему он не кормится? Мы оба некоторое время молчали, видимо, сосредоточившись на еде.
Вытерев пальцы салфеткой, я больше не могла сдерживаться.
– Ты был пленником?
Эш не ответил. Он сидел, устремив взгляд прямо перед собой, и поглаживал большим пальцем край стакана.
– Я много кем был.
Я смяла салфетку.
– Это совсем не ответ.
Эш перевел взгляд на меня.
– Да, не ответ.
Подавив раздражение, положила вилку рядом с тарелкой, прежде чем сделать ею что-нибудь неразумное. Мне хотелось знать, что именно он имеет в виду, и не из пустого любопытства. Я могла понять, что Первозданные нападают друг на друга, переходя границы дозволенного, но держать кого-то из них в плену?
И я хотела ошибаться. Хотела, чтобы он имел в виду что-то другое. При мысли, что его – или вообще кого-то – держали в плену без веской причины, у меня внутри все
