— Сварить меня думаешь? — вскинул брови Рарог. И ни капли сомнения или опаски не отразилось на его уверенном лице.
Гроза все смотрела в него, и не могла никак взгляда отвести. Только он не смотрел. И оттого голова раскалалясь, мысли покоя не давали, за что на нее осерчал вдруг? Отчего она стала ему словно бы чужой — это после того, что случилось в Ярилин день. Хуже нет того, чтобы в неведении маяться и придумывать себе страсти разные, от которых даже тошнота в груди ворочается. Есть оружие стальное, острое — коим может враг иссечь тебя до крови. Но другое страшнее — когда сам себя на части рвешь, когда когтями в нутро впивается неуверенность и неизвестность.
— Нет, целиком варить не станем, — поддержал насмешливый вопрос находника князь, неспешно возвращаясь на свое место. — Только руки.
Гроза так и выдохнула резко, представив вдруг, что руки Рарога, которыми он держит кормило и лук, вдруг могут отказаться искалеченными. Справедливость богов редко касается тех, кто проходит через испытания огнем и водой. Потому как в них больше злости людской, страсти наказать — пусть и невиновного. Увериться в том, что есть те, кто ответ понесет за несчастья, что нежданно сыпятся на голову. Всего в них достаточно — но только не желания узнать правду. Остаются ожоги, порой страшные. И по хребту прошлась дрожь от воспоминаний ярких: как чуткие пальцы Рарога блуждали по спине Грозы, как мягко касались лица — и оттого даже слезы на глаза наворачивались.
— А дальше что? — чуть поразмыслив над велением Владивоя, поинтересовался Рарог.
— А дальше пусть тебя река примет. Если не отторгнет, значит, и впрямь не виноват.
Владивой поднял взгляд на Грозу, словно для нее только это говорил. И взгляд его потемневший ясно давал понять, что ничем щадить он находника не станет. И оттого завертелось внутри предчувствие недоброго. Того, что ускользало от взора раньше. Почти явная одержимость Владивоя, которая толкала его на любые безумства. Заставляла его нарушать любые границы, что установлены богами и людьми. А значит, оставлять так просто все только на его одну волю нельзя.
Гроза повернулась и, схватив притихшую Драгицу за руку, потащила ее прочь.
— Ты помочь мне должна, — зашептала, озираясь по сторонам.
— В чем же помочь-то? — наставница явно напугалась и даже попыталась вырваться из ее рук. — Что ты опять задумала, Гроза? Чего не живется тебе спокойно?
Она остановилась едва зашли они за угол терема. Словно никуда идти не собиралась, пока не объяснятся. Тут многие услыхать могли, да в хоромине, верно, не меньше ушей любопытных, хоть и не видно их.
— Я не хочу в Волоцке оставаться, — проговорила Гроза, едва владея собственным дыханием. — Я уйти должна. С ним.
Махнула рукой в сторону двора, где еще не стихал взбудораженный гомон голосов.
— Ты в уме ли? — воскликнула Драгица, да спохватилась, прикрыв ладонью рот. Затараторила тихо, наклонившись к Грозе. — Ты меньшицей княжеской должна стать. Чего тебе еще надо? С такой-то жизнью, как у тебя. С таким прошлым. Он по тебе с ума сходит, не видишь разве? Будешь горя не ведать за его спиной. Находника ей подавай. Скитаться еще, небось, вздумала?
Гроза схватила ее за плечи, прерывая негодующий поток слов, которые не имели для нее никакого значения. И наставница замолчала вмиг, сжав бледные губы.
— Я решила все. Твой сын Микола нынче ведь на службе?
— Ну, на службе сегодня. Только стража его вечером будет, — озадаченно пробормотала Драгица.
— Мне очень нужно с Рарогом встретиться. Хоть ненадолго — поговорить в укромном месте. Он может такое устроить? Десятник ведь. Может!
Драгица замялась, качая головой и отводя взгляд. Вздохнула тяжко раз и другой — а после снова на Грозу посмотрела.
— Я попытаюсь его уговорить, — нахмурилась строго. — Но обещать ничего не могу.
Гроза разулыбалась невольно и порывисто обняла наставницу. Как бы та ни ворчала, а, верно, понимала, что так для нее все же будет лучше: не идти снова против своего сердца, которое первый раз так ясно подсказало, чего хочет. Если же станется так, что Рарог не пожелает даже говорить, что будет так же холоден с Грозой при встрече — то и она не станет навязываться. Да только узнать страсть как хочется — и дня не пережить.
Вместе они с Драгицей вернулись в терем, больше пока ни о чем не говоря, чтобы никто не услышал.
И, видно, сильно Драгица просьбой Грозы озаботилась. Едва закончили нынче женщины урок в светлице терема, начали расходиться по своим хороминам, как наставница придержала Грозу за локоть. Стало пусто кругом — и тогда заговорила:
— Нынче, как стемнеет совсем, так в общину пойдешь, — шепнула. — Я дам знать. И упаси тебя, Гроза, попасться Владивою. И меня раскроешь, под его гнев подведешь, и Миколу.
— Мышью проскочу, — уверила та, улыбаясь женщине благодарно.
А у самой так и зашлось все в груди от радости: не отказался Рарог встретиться. Стало быть, есть, что ему сказать. Или хотя бы выслушать пожелает. И надеялась она, Макошь молила, чтобы не вздумал нынче прийти Владивой к ней: запретить-то ему никто не мог.
Как почти погасло летнее небо, осталось только сияние слабое да россыпь звезд, Гроза вошла в общину, которая снаружи казалась совсем пустой. Но внутри горела одна-одинешенька лучина, еле разгоняя густой деготь ночи, что скопился здесь, в этой неподвижной тишине соснового сруба. Рарог стоял, оперевшись бедрами о стол — и встрепенулся лишь когда услышал шаги Грозы. Окинул взглядом неспешным, и она остановилась на миг, не зная уже, чего ждать.
— Здравствуй, княжья невеста.
Гроза медленно опустила веки и открыла вновь, вдохнув. Стало быть, и до него дошло все, что говорили о Грозе и Владивое. Пусть и не было еще сватовства. И заручения даже не было — да разве же оно князю нужно? А женщинам да кметям, которые языками потрепать любят не меньше — и подавно.
— Я ею не называлась. А что другие говорят — разве тебя когда-то это тревожило, Измир? — она невольно чуть вскинула подбородок, чувствуя все больше, как давит ее недоверие находника. Он смотрел, сдвинув брови и чуть повернувшись грудью к ней, а все ж отгораживался.
— Что с твоей косой? — спросил глухо, будто в горле у него пересохло.
И Гроза провела по ней пальцами — закончилась быстро. Никак не привыкнуть.
— Обрезала, — уронила она, делая еще шаг к нему.
Рарог выдохнул, словно опасался, что кто-то бесчестье ей решил доставить — но оказалось не так. Отшагнул от стола — навстречу. Опасно качнулось пламя лучины
— а ну как погаснет: как в темноте-то будут? Гроза видеть хотела Рарога, смотреть в его лицо, каждую черту разглядывать. Хоть и было обидно, что поверил — пусть и ненадолго — в те кривотолки, что вокруг нее собрались за эти дни.
Находник руки поднял — обнять. Еще шаг — и Гроза уперлась ладонью в его грудь, останавливая. Обжег жар его тела сквозь рубаху, и внутри словно перевернулось что-то. Пальцы сами собой смяли ткань.
— Скажи… — еле выдохнула она, опуская взгляд на застежку его ворота. Тускло поблескивала игла ее в свете лучины. — Скажи, это ты Домаслава убил?
— Я ведь все ж и разобидеться могу, Лиса. Еле держусь, — Рарог наклонил голову, почти касаясь ее волос губами. — Не трогал я Домаслава. Я хоть и находник, но не головорез. Говорили мы с ним, да. Я в Ждимириче его искал, да мне сказали, что он в Волоцк отправился. Успели перехватить. Я просил его отступиться от сватовства.
Гроза тряхнула головой, еще сильнее комкая уже влажный от ее ладони лен.
— Зачем? — еле пискнула, ожидая ответа. И дыхание не хотело оставаться спокойным. Не хотело сердце униматься, трепыхаясь в сладостном предвкушении того, что он скажет. Может, глупо это, наивно — может, вовсе не то она услышит сейчас.
— За тем, что я люблю тебя, Лисица, — Рарог сжал ее плечи, а после лицо обхватил, словно в пух утиный закутал. Удивительно — но огрубелые от весел ладони Рарога казались сейчас мягче всего на свете. — Люблю тебя. И ему о том сказал. А еще сказал, что ты со мной остаться хочешь. И он сам тебя может о том спросить. Наверное, я ошибся?
