четыреста лет. Мы должны вернуть дуб не юным, а в самом расцвете. Я злился на Горта за то, что он хотел менять законы мироздания. Но даже в самых смелых мыслях не мог представить, что попытаюсь вырастить мировое древо. Я лишь надеюсь на нас и силу созидания – силу большую, чем почти любая другая, равную любви. Иначе мир давно погиб бы.
– Я не могу, старейшина, – Эшлин едва сдерживалась, чтобы голос не дрожал, – я боюсь, что если оставлю Брендона без помощи, то ему будет совсем плохо.
Брендон собрался с силами, чтобы улыбнуться. Даже если он не доживет до конца этой песни, какой преподаватель Дин Эйрин мог похвастать тем, что видел зарождение мирового древа? Он не был вправе пропустить такое зрелище и тем более помешать ему. И Брадан считал точно так же.
– Эшлин, от того, что ты отойдешь на двадцать шагов, ничего не изменится. Ты можешь быть уверена, что я никуда не денусь.
– Это дурная шутка! – вздохнула она и очень медленно отпустила его руку. И еще дважды оглянулась, пока шла к старейшине. Они встали втроем – Гьетал посередине, Эшлин и Мэдью по правую и левую руку от него.
Гьетал велел:
– Пусть каждый из тех, кто помнит друидов, скажет напутствие будущему дереву.
Брендон начал, желая отвлечься от мыслей о боли:
– Пусть это дерево будет надежной опорой идущему между мирами.
Эдвард вздохнул, видимо, беседуя с внутренним голосом, потому что произнес слишком торжественным для себя обычного тоном:
– Пусть его жизнь и сила не иссякнут, пока существуют мир людей и мир ши.
Эпона долго вглядывалась в останки посоха, будто не могла поверить, что из него может получиться что-то, кроме полена в очаг. Но все же сказала:
– Пусть дерево научит нас побеждать саму смерть, как сейчас победит оно.
Рэндалл все еще не до конца пришел в себя после всех открытий. Взгляд его отражал настороженное недоверие. Он все оглядывался на магистра Эремона и не начал говорить, пока тот не кивнул ему. Если уж сам Эремон верит во все это безумие…
– Пусть дерево служит объединению, а не раздору.
Гьетал начал песню восстановления сути, и еще два голоса подхватили ее. Ту самую, обрывок которой Брендон слышал когда-то у камина и наблюдал, как покрывается свежими сосновыми ветками старый стул. Посох рос, повинуясь трем голосам. Он медленно превращался в молодой тонкий дубок, распускались листья, становилась плотнее кора, он вытягивался в высоту, становился шире, тянулся новыми и новыми ветвями к каменным стенам, сквозь трещину – наружу, к чистому и холодному ночному воздуху.
Троим ши было тяжело, воздух словно звенел вокруг них от напряжения. Дуб становился больше и больше, теперь уже напоминая тех старых лесных исполинов, что раскидывались рощами около чистых озер. А потом его ветви потянулись к ферну, и часть кроны скрылась на той стороне. Вскоре вся стена, на которой был вход в Междумирье, потонула в тени дубовой листвы. Вход стал шире подобно воротам Альбы, так что в него мог бы, не спешиваясь, въехать всадник. В пещере запахло листвой, желудями, жизнью.
Гьетал, завершив последний куплет, оперся рукой о ствол, чтобы не упасть. Эшлин тут же вернулась к Брендону. Она чувствовала, как трясутся руки и темнеет в глазах, будто бы она долго бежала в гору с тяжелой ношей.
Брендон смотрел сквозь нее, и его глаза уже потеряли выражение. Она явственно увидела, как угасает внутри его пламя, которое он звал своей душой, как затихает и остывает, превращаясь в камень, маленькая огненная саламандра. Так умирает человек, сердце которого остановила боевая магия ши.
Отчаяние сдавило горло так, что она не смогла вскрикнуть, позвать, ведь никто еще не понял то, что поняла она. Песня исцеления не складывалась, рассыпалась на звуки и всхлипы, потому что смысла в ней не было, и Эшлин уже знала это.
– К фоморам эту душу и эти миры! – прорвался у Эшлин крик, и одним рывком она сдернула с шеи свой Кристалл, который так долго искала и хотела вернуть любой ценой. Кристалл казался горячим, и она изо всех сил прижала его к груди Брендона, своего потерянного и найденного друида, который оставлял ее теперь уже навсегда, и кровь из ее пальцев, расцарапанных оправой, стекала по медным листьям ежевики. Слезы лились, и песня вдруг полилась тоже, хоть дыхания не хватало.
Их окружили все. Кристалл светился так ярко, что казался осколком звезды, осветившим стены пещеры. Мэдью бросился к сестре, но Гьетал перехватил его. Старейшина говорил тихо, чтобы не перебить песню, но его слова все равно гулко разносились вокруг, отражаясь от камней. Эхо вблизи ферна сейчас было куда сильнее обычного.
– Если она хочет отдать свою душу Хранителю насовсем, это ее право. Помешав, ты убьешь обоих. Если Кристалл другого разбит, а ты с ним связан, ты можешь вернуть его душу. Но отдашь за это свою жизнь. Такова плата.
– Она же погибнет, старейшина!
– Эшлин выбрала этот путь. И она вернет его, она сильнее, чем может показаться.
– Это несправедливо! – вскрикнул Эдвард. Но, наткнувшись на холодный взгляд старейшины, замолчал даже он. Эпона неожиданно для себя обняла его.
Никто не смел больше пошевелиться. Только Гьетал приблизился к Эшлин сзади, точно угадав момент, когда вместо звука из ее горла вырвется лишь сдавленный всхлип.
Ровный и сильный голос старейшины подхватил ее песню, завершая, делая последний шаг. Эшлин вдруг ясно поняла, что не чувствует практически ничего. Не больно. Не страшно. Правильно.
Даже если я умру.
Листья становятся землей, чтобы над ней могли подниматься цветы.
Никто не уходит насовсем. Я буду с тобой. В шорохе трав. В голосе ветра. В сиянии звезд. В плеске воды.
Я буду с тобой, пока существует этот мир.
Слушая ровный и уверенный голос, который провожал ее, она наклонилась и хотела коснуться губами губ Брендона, но ее Кристалл с легким треском разлетелся крошевом стекла, и его свечение погасло.
Эшлин молча осела на камни и повалилась на бок, уткнувшись лицом в руку магистра. Последнее, что она успела почувствовать, – как его пальцы неуверенно касаются ее щеки.
Снова теплые.
Весна в этом году наступила рано и дружно, южный ветер принес теплые дожди, которые смыли снег в два дня, оставив радостно дышащую землю и словно умытое солнце. Урожай по всем приметам ожидался невиданный.
Впрочем, Брендон мог бы вообще не заметить весну за ректорской суетой. Ему так и не удалось выдвинуть
