Рарог все ж остановился, провел губами по виску Грозы, ловя невольно скатившуюся слезу — и продолжил осторожно брать ее, то сжимая пальцами, то поглаживая окаменевшие от боли бедра. И взбунтовавшееся было тело помалу затихло, смирилось, первый раз принимая мужчину.
Казалось, так и будет — удовольствие лишь от того, что Гроза обнимает любимого, что они с ним сомкнуты так крепко, что она чувствует его дыхание в своей груди, губы на губах, его толчки внутри, нарастающие, все более нетерпеливые — и тем придется довольствоваться. Но Рарог не переставая ласкал ее — потеплевшими пальцами между саднящих бедер, и губами: по груди, шее и плечам. Он приручал ее, оставлял повсюду ощущение своих рук, свой запах, всего себя — с каждым осторожным и глубоким движением. Шептал какие-то бессвязности, что словно бы невесомым пухом оседали в голове.
И помалу словно растрескалась скорлупа скованности, что стягивала тело, не давая отдаться чувствам до конца — и мягкая волна нарастающего вожделения, что схлынула в короткий миг боли, покатилась от места соития их тел до груди — и дальше, затопляя мысли будто бы медом разогретым. С каждым поцелуем, взмахом, которыми проходились ладони Рарога по талии, коленям, спине, сладостные ощущения становились острее. Незаметно кожа покрылась испариной, а дыхание стало свободнее и жарче. Гроза сама задвигалась навстречу любимому, сбросив последнюю память о тянущем жжении, что пропало так незаметно. Рарог почувствовал вмиг, что она распалилась.
— А я уж испугался было, — хрипло пробормотал на ушко.
Спустился губами на грудь, скользнул, надавливая, языком по тугой вершинке — и Гроза впилась ногтями в его шею, провела вниз, расходясь по упругим, разгоряченным плечам, чувствуя, как дрожит горло от стона.
— Быстрей, — выдохнула, запрокидывая голову.
Теперь ей мало было его, мало было его вынужденной сдержанности.
Он мягко укусил ее подбородок, завладел губами, повторяя языком движения его плоти в ней. Ударил бедрами с силой, заставив вскрикнуть — и Гроза закинула лодыжки ему на пояс, желая принять его еще глубже, теснее. И все закрутилось так, что и не вспомнить после, как такое случилось. Как оказалась Гроза распластанной под тяжелым, расслабленным телом находника, еще ослепленная сокрушительным вихрем наслаждения, что захватило тело и разум, размололо в пыль, а после опустило ворохом безвольным, искрящимся, обратно на твердую лавку.
— Дикая Лисица, — слегка посмеиваясь, выдохнул Рарог. — Отдышаться бы. Не то помру прямо так. Тебе обидно будет. Я еще не всю тебя… обласкал.
Она шлепнула его ладонью по спине с притворной обидой, а после погладила, улыбаясь припухшими губами, еще чувствуя его в себе. Почти чувствуя, как заполняет лоно его семя. Странно и невероятно сладко. Тревожно — где-то на краешке разума, что забился куда-то в самый далекий уголок, не мешая наслаждаться близостью с желанным мужчиной. Любовью, невыносимо острой, болезненной, что наполняла ее до самых кончиков пальцев и даже волос.
Они полежали так, сомкнув руки друг на друге — в полной тишине. Струился из-за дощатой двери жар растопленной бани. Гроза встала, чуть оттолкнув от себя Рарога — и потянула за собой в душный сумрак. Там находник взял ковш с нагретой водой и ласково обмыл ее испачканные в крови бедра. А после долго еще поливал, водя ладонями по скользкой коже, любуясь ею, перебирая влажные пряди волос, что едва касались плеч. Целуя ее беспрестанно и касаясь повсюду, где она позволяла — с готовностью, с желанием невыносимым себя всю ему отдать.
Разогретое банным жаром и ласками Рарога тело не могло долго оставаться в покое.
— Пойдем, — шепнула Гроза ему в жадно вбирающий ее губы рот.
Выбежала через сенцы из бани прямо так, нагой и разгоряченной. Пронеслась через полосу берега до воды — и легкий ветер смахнул с кожи ее испарину. Река отхлынула от ступней — привычно играя — как Гроза шагнула в нее. А после приняла, объяла сдержанным, даже скупым, теплом. Гроза окунулась до макушки, запрокинула голову и легла, отдаваясь на волю матери-реки. Увидела над собой лицо вошедшего вслед за ней Рарога, красивого, объятого светом закипающей в мутном котле изогнутого окоема вечерней зари, отчего его влажная кожа казалась из стали отлитой. Он развел руками по воде, пропуская между пальцев ее расползшиеся вокруг головы пряди.
— Ты самой Лели краше, — улыбнулся. — Надеюсь, богиня меня простит.
Накрыл ладонями ее торчащую над поверхностью грудь, чуть сжимая пальцами твердые соски. Невыносимо, дурманно — дрожью по всему телу. Горячим всплеском внизу живота. Гроза встала в топкий ил, что окутал ступни до щиколоток, и повернулась к нему, повисла на шее, слизала капли воды с губ, проникая между ними. Обвила пояс Рарога ногами и улыбнулась невольно, уже чувствуя, как сильно он желает ее. Едва отдохнули, отдышались — и снова сплелись вместе — не разорвать.
— Да-да-да… — Гроза вдавилась в грудь Рарога своей, когда он, чуть приподняв ее, медленно опустил на себя. — Всего тебя хочу… Всегда, Измир.
— Так меня теперь только и называй, — он крепче сжал бедра, скользя в ней. — Для тебя только. Весь.
— Ты не отпустишь меня больше? — дышала она в прохладные губы, словно пьяная качаясь в его руках.
— Не отпущу, моя маленькая Лисица.
И река толкала их навстречу друг другу, сдавливая мягкими волнами со всех сторон. Размывала излившееся мужское семя, словно требу принимая. А после они снова любились в сенцах, дрожа от прохлады и согреваясь друг о друга. Схлестываясь яростно и жадно, как в первый раз. Пока Рарог не одумался.
— Завтра тебе худо будет, Гроза, если не остановимся.
— Я не могу, — простонала она. — Не могу остановиться.
Но и поняла, что он прав. Если они набросятся друг на друга еще хоть раз, завтра Гроза и ходить толком не сможет. А идти, возможно, придется долго. И сидеть в лодье, потому что не хотела она больше в Волоцк. И милости князевой не хотела. Куда угодно, хоть прочь из княжества совсем — там-то уж варяги ее не найдут.
Они умостились на едва застеленной тканиной лавке, прижимаясь тесно, слушая дыхание друг друга и беспрестанно касаясь. Одежда их сохла, развешенная ближе к двери.
Гроза гладила сильную грудь Измира ладонью, зарывалась пальцами в его бороду. А он прикидывался, что дремлет, но улыбался время от времени. И приходилось бедра сжимать, давя в себя вновь и вновь растекающееся по телу дурманом вожделение. Постыдно хотелось хоть себя самой коснуться, чтобы немного ослабить этот тугой узел, что закручивался внутри, требуя новой близости. Разве может быть так? Чтобы желание обладать мужчиной было настолько сильным. Желание быть с ним всегда. Он не воровал ее рубахи с берега, как сделал это однажды отец — с материнской. Он как будто сразу сердце похитил. Находник, он находник и есть.
Гроза и сама улыбнулась своим мыслям. Рарог вздохнул, переворачиваясь на бок и сгребая ее крепкой рукой в охапку. Просунул колено между ее ног, уперся лбом в ее лоб.
— Немного отдохнем, а завтра до стана пойдем, — пробормотал еле разборчиво.
— Там парни мои меня ждут. Далеко уплывем. Запрячу тебя, как ларь с золотом. Никто не отыщет. Только я знать буду. Только моя будешь, Гроза…
— Буду.
Рарог уснул совсем. Гроза погладила его плечо: отчего-то спать совсем не хотелось. Да она и не боролась с рекой, как он, не мерзла в воде ее, пусть уже и нагретой после Купалы, да все равно прохладной, если долго в ней сидеть. И потому ее переполняла жажда делать хоть что-то. Она осторожно выползла из-под руки Рарога и на цыпочках добежала до своей одежды. Пощупала исподку — сухая совсем. А вот мужская рубаха и порты были еще ощутимо влажными. Ладно в сенцах уже жарко и воздух сухой: еще немного, и совсем высохнут. Любимый как раз успеет отдохнуть.
Гроза оделась и вышла наружу. Огляделась: тихо кругом, никого, только в самой гущине леса посвистывали еще иволги. И шептала река, покачивая тростник и рогоз
