— и голос ее был таким естественным здесь, на самом краю берега, где только баня одна и стоит. И в душе Грозы — тоже, так, что она уж почти и не слышала его. Она прошла чуть дальше от сруба, раздвигая руками траву, что так и норовила оставить на подоле обрывки стебельков, присела на полянке, собирая в ладонь крупную землянику: есть хотелось уже невыносимо. После всей беготни и тревог, после жаркой близости с Рарогом. Ягоды, конечно, невелика еда, да хоть что-то. А там потихоньку доберется вновь до Лилки — снеди какой посолиднее выпросить, заплатив столько, сколько потребуется.
Скоро земляника перестала помещаться в руках, и Гроза нанизала ее на тонкие травинки — получились словно бусы нарядные. Говорят, есть в дальних землях такие камни, что цветом будто ягоды или капли крови блестящие. И такие же драгоценные. Она понесла добычу обратно в баню, что еще хранила не утихающий жар печи и легкий парной дух. Вошла, напевая тихо — и едва в грудь Рарога не ткнулась. Он отпустил гашник только, видно, надетых портов и сгреб Грозу руками, словно сноп колосняный.
— Напугала, Лисица. Искать тебя уже хотел, — проворчал притворно строго. — Куда ходила?
— Вот, — она сунула ему под нос травинки с ягодами, упираясь подбородком в его грудь, обнимая другой рукой за пояс.
Находник рассмеялся негромко. Обхватил губами травинку и, сминая, собрал сразу несколько ягод. Замычал протяжно, словно ничего вкуснее в жизни не ел. Гроза объяла его за шею, потянула к себе и, прильнув к его рту своим, успела поймать земляничный аромат и легкую сладость.
Так и забылись они надолго, не находя воли отпустить друг друга из объятий, разомкнуть губы. А дыхание сбитое все ж заставило прерваться. Кровь пьяно, безумно неслась по телу — и чувство дивной свободы кружило голову.
Сил да и желания идти до бортничихи еще не было. После долгой прогулки по лесу еще заметно подрагивали уставшие за день ноги. Потому Гроза вновь уселась на лавку в сенцах, а Рарог, едва умещаясь, лег и опустил голову ей на колени. Разметались его русые волосы по светлому льну рубахи, и глаза темные, словно ореховая скорлупа, поймали отсветы лучин, что стояли в светце у другой стены.
Плыло над головами тепло, пощелкивало что-то в бане, остывая помалу. Пахло распаренным березовым листом, и тонкой лесной свежестью тянуло в дверную щель. Свет лучин трепетал, качая по бревенчатым стенам глубокие тени.
Рарог наматывал на палец кончик слабо заплетенной, едва прихваченной лентой косы Грозы и, свесив другую руку, медленно гладил ее по оголенной лодыжке. А она касалась его скул и шеи. Скользила ладонью по груди и все смотрела в его лицо. Кормила оставшейся земляникой, стараясь не думать о том миге, когда придется им покинуть эти тесные, сближающие их до единого тела сенцы — и идти дальше. Потому как впереди неведомо что. За границей этого места, нагретого банным теплом да их с Рарогом жаром.
Оки все оттягивали тот миг, как нужно пошевелиться, а все ж пришлось. И тут, лишь хотел Рарог встать, Гроза, едва успев о том подумать, поймала его запястье и перевернула предплечье внутренней стороной вверх. Вгляделась в знаки, очертания которых вдруг привлекли ее внимание. Екнуло где-то в груди, а после стихло от неуверенности: показалось?
— Они изменились? — Гроза очертила кончиками пальцев ровный, нанизанный на одну линию ряд рисунков.
Рарог нахмурился непонимающе и перевел взгляд на руку. Присмотрелся — и по его губам поползла ошарашенная улыбка.
— Быть не может… Приняла вода.
Стало быть, знаки и правда изменились. Не совсем так, как должно было стать — Рарог и сам толком не знал. Но глаза его наполнило особое выражение, будто ясной надежды на то, что скоро все совсем изменится. Жаль только, до Кременья им добираться, чтобы у Слепого совета спросить, пока рано. Опасно.
Позже Гроза все ж сходила к Лилке за снедью какой. А та и ждала как будто: приготовила ушицы на всех, наваристой, явно рассчитанной на то, что сильному мужу поесть нужно. Для себя только женщины так не стараются. После вечери поздней стало чуть легче: ушла вся усталость — но не надолго. Изнеженное в бане и под руками любимого тело отяжелело помалу. И стоило лишь прилечь на лавку, пока Рарог ходил умываться — и Гроза тут же уснула. Только ощутила сквозь сон, как устроился находник рядом с ней, едва теснясь на не слишком широком ложе.
— Люблю тебя, Лисица, — шепнул в висок — и все стихло.
Но, показалось, долго поспать не удалось. Гроза почувствовала, как вздрогнул любимый рядом, как насторожился, приподнимаясь.
— Идет кто-то, — проговорил тихо, заметив, что и она проснулась.
Гроза прислушалась: и правда, как будто шуршание шагов вдалеке да короткий отголосок чьего-то тихого разговора. В ночной тишине даже он оказался различимым. Больше ни слова друг другу не говоря, Гроза и Рарог встали и начали спешно одеваться. Сейчас любая неожиданность может оказаться опасной.
— Постой, — находник остановил ее. — Останься здесь. Я проверю.
И, не выслушав ни единого возражения, выскользнул из сенцов. Гроза огляделась, затянула тесемку заплечного мешка и затолкала под лавку тканину, которая укрывала ее. Рарог скоро вернулся. Приложил палец к губам и поманил за собой. Они выбрались из бани и вдоль стены двинулись в сторону леса. Когда удалось чуть унять грохот сердца в ушах, Гроза вновь расслышала отчетливые мужские голоса: сразу с нескольких сторон.
— Нас ищут, — прижавшись губами прямо к ее уху, шепнул Рарог. — Скроемся. В темноте-то.
— Как пройдем? Не видно ни зги, — Гроза дернула его за рукав, когда он уверенно повел ее в самую темную чащу, где, кажется, и версты не пройдешь, ноги переломаешь и обдерешься о ветки до крови.
— Не бойся, Лиса, — любимый крепче сжал ее пальцы своими. — Я ж еще пока Чернобогом отмечен. Пройдем.
И они чудом почти бесшумно проскочили между сжимающими вокруг бани кольцо кметями. Еще недолго слышались их голоса позади, когда они уже сунулись, видно, проверять, нет ли кого внутри сруба. Еще немного Гроза и Рарог шли вглубь чащи, все плотнее смыкалась зыбкая тишина, которая в лесу никогда не бывает полной. Что-то шуршит всегда, слышатся редкие покрики птиц, шумят кроны под ветром. Что-то щелкает то и дело, словно был под лапами зверья, которое и в темноте охотиться может. Благо разошлись тучи помалу, развеялась мутная мгла и ущербная луна хоть немного осветила путь, хоть Рарог и так вел Грозу уверенно за собой.
Они то углублялись в самую, казалось бы, глушь, то вновь выворачивали к берегу
— чтобы не потерять направление. Так и шли, пока не начало помалу светать. Просочились неверные лучи Ока сквозь частокол березовой рощи, что недавно развернулась во все стороны до самой реки. Полились по траве — и та зашелестела, закачалась, словно какое живое существо побежало по ней. Или сама была таковым и проснулась на заре. Заметался вновь средь чащи вспугнутый ветер, который ночью, кажется, чуть стих — словно потерял чего.
Гроза уже и ног почти не чувствовала: только раз присели они отдохнуть, и Рарог дальше ее потянул. Хотелось ему скорее до стана добраться, где его ждали ватажники — а там уж на лодью сядут и мало кто нагнать сможет.
— Потерпи немного, Лисица, — то и дело принимался подбадривать ее любимый.
А она и не жаловалась, хоть и тяжело было уже идти: толком ночью отдохнуть не удалось. Обходили жилье людское, какое попадалось на пути, стороной: нечего на глазах мелькать, а то ведь кто увидит, так после и рассказать могут кметям, которые по следу пустятся наверняка. Рано или поздно. И как уж высоко поднялось Дажьбожье око, почти к самым кронам, там вдруг вынырнула самым краем из зарослей густого рогоза, то качал над водой темными булавами созревших уже початков, корма Рарогова струга.
— Пришли, — он улыбнулся наконец, перестал сосредоточенно хмурить брови.
Да и Гроза вздохнула с облегчением, как услыхала голоса ватажников в проснувшемся уже стане. Только не стали они сразу на прогалину выходить: Рарог решил наперво осмотреться. Теперь уж всего опасались. Они с Грозой притаились за плотной стеной переплетенных ветвей калины, приглядываясь к тому, что в лагере творится, прислушиваясь к разговорам.
