Полумрак. Гогочущая громче музыки толпа накидавшегося до усрачки дурачья. Четкий силуэт свободно и грациозно танцующей в одиночестве девушки.
В подсознании срабатывает какое-то щекотливое и паркое узнавание.
«Это нереально. Ее не может здесь быть», – твержу я себе.
Но за грудиной уже встает пылающий факел размером с гору Арарат.
Сдвинувшись по дивану вниз, с несвойственным себе волнением смачиваю пересохшие губы слюной. Сдвигаю брови, прищуриваюсь, торможу работу легких, вглядываюсь…
Плавный разворот. Чертова световая вспышка. И я задыхаюсь.
Не сразу понимаю, почему ощущения и эмоции, которые тогда пережил и, казалось бы, забыл, всплывают сейчас с такой точностью. Иду к основному залу, упорно отрицая, что снова все это чувствую.
Музыка ускоряется. Света становится больше. Разноцветные лучи не гаснут. Все быстрее режут пространство на слои. Только Богданову не трогают. Ложатся вокруг, оттеняя и делая ее какой-то неземной. Еще более одуряюще красивой, чем обычно.
Что за хрень?
За моей сдавленной грудной клеткой уже начинается блядский звездопад, когда музыкальные ритмы, наконец, притормаживают, а за ними постепенно гаснет свет.
Музыка… Вот в чем суть. Я, мать вашу, могу поклясться, что не запомнил трек, который играл на вечеринке у Фили, где я впервые оказался так близко к священному, блядь, божеству по имени Соня Богданова, где я впервые вступил с ней в запретный контакт, где я впервые к ней прикоснулся… Не запоминал, конечно. Я же не романтик-пиздострадатель, в конце концов. Сука, ладно, просто не настолько. Точно не настолько! Но сейчас, когда меня окутывает теми же ритмами, мозг самопроизвольно какую-то странную информацию открывает.
Год прошел… Мать вашу, год.
Какого хрена у меня дух выбивает?
– Видишь Богданову? – задвигает сидящий рядом со мной на диване наш местный доблестный рыцарь Артем Чарушин, указывая взглядом в противоположный конец зала, именно туда, куда я, сука, уже четверть часа силюсь не смотреть.
– Да кто ж ее не видит… – выдыхаю приглушенно, а за грудиной уже что-то колом встает. – Святую, блядь, непорочность. Куда она зарвалась? – выплевываю с искусно задушенной злобой.
Как и всегда, всем своим видом показываю, как мне насрать. Ведь дело не в эмоциях. Я якобы снисходительно недоумеваю.
Блядь…
«Все смотрят только на нее… Все!» – едва это генерирую, внутри что-то детонирует.
Это уже более чем странно для меня. Шок настолько сильный, что невозможно досконально прожить рожденные этим взрывом ощущения. Сижу и оторопело моргаю. Отстраненно прикидываю: если бы мой мышечный каркас не был таким мощным, наслаждались бы сейчас мои друзья разлетом моих мозгов и кишок? Или все-таки нет?
– Присмотри за ней.
– На хрена?
– Надо, Жора, надо.
– Лады, – недовольно выдаю, а самого, едва сердце запускается, в лютый жар бросает. Настолько зашкаливающий, что мне в момент физически плохо становится. – Одно уточнение. Присматривать, лишь бы считалось, или как за одной из твоих сестер?
Я, блядь, просто перестаю соображать, что мне делать.
Что я должен делать?!
К растущим с молниеносной скоростью разношерстным желаниям, прислушиваться нецелесообразно.
– Нормально, Жора, нормально присматривай, – выдает Чарушин грубовато и поднимается. – Как за своей.
– Понял.
«Как за своей…»
Я, мать вашу, конечно же, понимаю, что Чара имел в виду.
Своя – значит, наша. Своя – это одна из своих. Своя – это бесполое существо.
Человек, кореш, сестра… Что там еще?
Сука, это у меня, что ли, башня едет?!
«Как за своей…»
Не моя она, блядь!
Да быть такого не может. Просто не может. Точка.
Блядь… Блядь… Блядь…
Определенно не моя.
Че за херота вообще?
Давая вырывающему все внутренности желанию посмотреть на Богданову вволю, ощущаю, как за ребрами какая-то новая ядовитая хуета разворачивается. Жжение из груди ползет на плечи, лопатки, поясницу… И так же стремительно спереди – сквозь солнечное сплетение, живот, пах… Чувствую, как внутренности и мышцы плавит аномально высокими температурами, а кожа резко становится мокрой.
Я продолжаю задыхаться с определенной частотой, будто на какой-то ебаный режим, сам того не ведая, переключился. Я не знаю, как вернуться назад. Я не могу отвести фокус своего внимания на что-то иное.
Богданова кружится, словно заводная. На той энергии, что она излучает, невозможно не зависнуть. Ее эйфория для меня – будто самый тяжелый наркотик, способный вызывать в моем организме аналогичные ее состоянию ощущения: агрессивное возбуждение центральной нервной системы, колоссальную выработку дофамина, бешеный выброс адреналина.
