* * *
Выражение лица мадам Помфри являло собой квинтэссенцию того, что в плохих романах называют «неописуемым»; смесь противоречивых эмоций клубилась вокруг медсестры, словно испаряясь с кожи последней - у Гарри зазвенело в ушах, когда он попытался прислушаться к этому поподробней. Он с некоторым любопытством ждал, что она скажет по поводу его безответственного поведения, но мадам Помфри всё молчала, не определившись со словами.
- Листовки разнесены, - обратился Гарри к МакГонагалл, решив, что паузу, возникшую в бурном споре Ордена (большая часть бурности принадлежала Сириусу, требовавшему немедленно идти и спасать его любимого крестника), не следует затягивать. - Благодарен за беспокойство… кхм… но, по-моему, не стоило созывать Орден посреди ночи. Людям надо высыпаться.
- А тебе, командир? - потребовала Сьюзен. - Какого чёрта, ты же ещё не выздоровел…
Гарри поднял руку, и девушка мгновенно умолкла.
- Как я уже сказал - благодарен за беспокойство, но на будущее: ничего хуже того, что уже случалось, со мной не случится.
- А если ты умрёшь? - спросил Колин. Глаза у него были подозрительно красные - он что, плакал?
- Не умру, - заверил Гарри. - У меня пока ещё есть планы на эту жизнь.
Если он умрёт, это будет слишком хорошо.
Нет, так легко он не отделается.
На подушке в спальне Гарри ждал огромный серый конверт с золотой печатью; на печати лаконично красовалась буква «Г», и у Гарри незамедлительно возникла в голове пара стопроцентно не соответствующих реальности способов расшифровки.
Внутри на куске дорогого пергамента вились золотые же буквы:
«Магический Банк Гринготтс.
Извещение».
Дальше шёл рукописный текст чёрными чернилами; вчитываясь в первые строчки, Гарри сел на самый край кровати, хотел было устроиться поудобнее, но забыл.
«Привет, Гарри.
Мне надо было послать тебе официальное извещение, но я подумал, что лучше написать тебе вот так, просто.
Ты ведь никогда не спрашивал, чем именно я занимаюсь в Гринготтсе? Ну так вот, я работаю в отделе завещаний. Мы оформляем сами завещания, следим за тем, чтобы люди получали завещанное, и всё такое. В общем, извещение - это стандартная процедура; его принято посылать в период от десяти до пятнадцати дней со смерти завещателя.
Ты, может быть, уже сам догадался, но я обязан тебе сообщить: Фред и Джордж завещали тебе всё, что у них было. Счёт в банке и свой магазин, весь целиком, вместе с квартирой над магазином, где они жили.
Ты должен явиться в Гринготтс в течение месяца, чтобы подтвердить вступление в права наследства. Я не знаю, как ты это сделаешь, на тебя ведь охота… мне даже пришлось зачаровать этот пергамент так, чтобы только ты увидел этот текст, а Пожиратели, которые наверняка перехватят письмо, прочтут официальное извещение, сухое и формальное.
Даже если ты не хочешь ничего получать… всё равно приходи, Гарри, иначе наследство сочтут невостребованным, и Министерство заберёт его. А в Министерстве у нас нынче Тот-Кого-Нельзя-Называть.
Я буду ждать тебя каждый день с девяти до семи в своём кабинете; чтобы добраться, поверни сразу налево из главного зала, где принимают ключи от сейфов, дойди до конца коридора и поднимись по лестнице. В коридоре будут таблички с названиями отделов; на дверях в отделе есть имена сотрудников.
Месяц отсчитывается с сегодняшнего дня.
Я буду ждать тебя, Гарри.
Твой,
Билл».
Гарри выпустил извещение из рук; с тихим шелестом оно спланировало на пол и улеглось текстом кверху, сверкая золотыми буквами: «Магический Банк Гринготтс»…
Рассвет такой же золотистой пылью полз по полу; добрался до кровати, где спал Кевин, раскрасил стерильно-белые простыни и наволочку, накрыл тёмные ресницы и нежные детские щёки.
- Гарри?.. - Кевин сонно щурился, не выпуская из рук покореженного хоркрукса, в обнимку с которым так и проспал всю ночь. - Гарри, ты плачешь?
- Нет, с чего ты взял? - этот вопрос ему задавали уже второй раз за сутки, и оба раза ошибались. Глаза Гарри были идеально сухи - даже суше чем тогда, когда он разговаривал с Северусом; тогда, в конце концов, был дождь.
- Я вижу, - Кевин откинул одеяло, отложил хоркрукс на подушку и обнял Гарри. От младшего брата пахло сонным теплом, цветочным мылом и чистой тканью сине-белой больничной пижамы, которая была Кевину решительно велика. - Я просто вижу…
Гарри молчал.
- Гарри… не плачь. Видишь - солнце встаёт?..
Гарри поймал ладонь Кевина - чуть ли не вдвое меньшую, чем его собственная - и крепко сжал. Наверно, Кевину было больно, хотя он никак этого не показывал.
Но Гарри было больнее.
* * *
«17.03.
Оказывается, я недооценивал Блэка. Зачаточные мозги у него всё же есть - другое дело, на что он их использует. Нет бы, скажем, подумать о том, какой он непроходимый олух. Не-ет, Блэк способен употребить всю мощь своих нежданно-негаданно открывшихся умственных способностей лишь на то, чтобы травить меня.
Такого ещё никогда не было, даже если учесть, что раньше они занимались этим вчетвером; ну, как минимум вдвоём с Поттером под восторженный писк Петтигрю на заднем плане. А теперь Блэк с фанатичным огнём в глазах придумывает всё новые и новые пакости, воплощая их в жизнь без оглядки на то, как стремительно теряет баллы Гриффиндор и как угрожающе поджаты губы МакГонагалл.
Мне страшно. Мне никогда раньше не было страшно, но это уже что-то другое. С виду всё то же самое, но на самом деле Блэк теперь ненавидит меня. Не меня-слизеринца, не меня-заучку, не меня-урода, не меня-язву. Он ненавидит меня самого, целиком и полностью - за то, что я отнял у него Джеймса. Будь я раздолбаем-хаффлпаффцем, он всё равно ненавидел бы меня; он горел бы своей ненавистью при одной мысли о том, что я - такой, как есть - сумел отобрать у него внимание его лучшего друга, перетянуть на себя, как узкое одеяло.
И я понятия не имею, что обо всём этом думает Поттер. Он никогда не бывает рядом с Блэком, когда тот начинает свои «шуточки». Он вообще где-то пропадает последнее время, и я даже не знаю, где. Бывает, пропускает уроки и еду в Большом зале, хотя редко. На переменах и вечерами его тоже не видно и не слышно; хотя встречи в Выручай-комнате он не пропускает никогда.
Он приходит и целует меня - жёстко, властно; он чаще всего берёт меня сам, не слишком заботясь о подготовке, а потом гладит мои плечи, касается губами шеи, перебирает волосы, слипшиеся от пота - в Выручай-комнате всё время жарко, как будто там горит с десяток каминов. В оранжевом свете у него тоскливые глаза; в них куда больше одиночества, чем я когда-либо видел в зеркале.
Но бывают ночи, когда он рывком сдёргивает покрывало с кровати - бархат комком тонет в ворсе ковра - и ложится на спину, раздвигая ноги. Он любит именно так, лицом к лицу. Когда он сверху, это непредсказуемо, но когда я вхожу в него, мы смотрим друг другу в глаза, и никак иначе.
