— Извините, — говорит водителю сдержанно и косится на меня недоумённо-возмущённо, принципиально соблюдая между нами приличную дистанцию. Это раздражает. Забавляет. И, признаться честно, очень мне нравится.
Безумно возбуждает смотреть на эту хладнокровную, циничную стерву, при любой возможности одаривающую окружающих презрением, а потом ебать её до выступающих слёз, сбитого дыхания и лихорадочного шёпота моего имени, до трясущегося от наслаждения тела. Безумно нравится, как она усердно возводит вокруг себя стены, выкладывает их по маленьким кирпичикам, чтобы потом снести одним порывом, одним шагом навстречу, одним прикосновением тонких пальцев к исцарапанным её же ногтями груди и плечам.
Хотелось бы думать, что я её приручил, но это не так: лишь прикормил и приласкал, втёрся в доверие, на время усыпил бдительность. И стараюсь не забывать, что стоит лишь внезапно взыграть природным инстинктам, и мне суждено будет валяться в луже собственной крови с перегрызенным горлом.
— Да ничего страшного, — доброжелательно отзывается водитель и очень тактично уточняет, не глядя на нас в зеркало заднего вида: — Кирилл Андреевич, куда едем?
— Ко мне домой.
— Дешёвый цирк, — комментирует она еле слышно, закатывая глаза, чем немало меня веселит. В первую очередь тем, что своей эмоциональной реакцией открыто признаётся, что всё это время не догадывалась о том, что возит её вовсе не обычное такси.
Наверное, порой я и правда веду себя очень глупо. Всё ещё пытаюсь произвести на неё впечатление, во всей красе показать себя и свои возможности, всеми доступными способами продемонстрировать извращённую и странную заботу о ней. Как мальчишка, своими импульсивными поступками и вызывающим поведением орущий во весь голос: «Посмотри, какой я хороший!»
Ирония в том, что ей это всё не нужно. Чёрт поймёшь, что ей вообще нужно и чем она думала, когда делала шаг ко мне навстречу, вызывающие-откровенно провоцировала, допускала к своему телу и боязливо приоткрывала железную, увешанную замками дверь туда, где должна быть душа.
Но вместо души у нас обоих лишь тёмный и пульсирующий сгусток злобы, ненависти, отчаяния и неразрывной, жизненно необходимой зависимости друг от друга.
— Ничего больше не случилось? — уточняю через какое-то время и первым придвигаюсь к ней ближе, отвлекая от напряжённого созерцания мелькающих за окном видов столицы. Она отрицательно качает головой и елозит на сидении, а в итоге как-то очень незаметно и ловко оказывается почти вплотную ко мне, и наши локти соприкасаются.
О том, что в первый же рабочий день после майских праздников их куратор вдруг изъяла из работы все папки со старыми счетами и поручила им просто помогать бухгалтерии с начислением заработной платы сотрудникам, я узнал ещё из Машиного утреннего звонка, не особенно удивившись подобным действиям. Особенно после того, как Глеб обнаружил у безработного сына Морозовой Ларисы Ивановны недвижимость на пару десятков миллионов рублей, а у дочери-студентки счёт с приличной суммой денег в европейском банке.
Надо сказать, Илья был очень раздосадован тем, что работники финансового отдела в его компании зарабатывают намного больше, чем он сам.
И хоть я уверен, что Маша бы ничего не стала скрывать от меня, её задумчивость рождает в груди неясную тревогу, вибрирующую трелью маленьких назойливых колокольчиков.
Пытаюсь вспомнить все глубины родного языка и сформулировать уже тот вопрос, что в голове вертится смешным и убогим «ну чё ты, а?», никак не превращающимся во что-то более осознанное и соответсвующее моему блядски-раздражающему статусу директора огромной компании. Но она начинает говорить сама, вынуждая меня вздрогнуть от неожиданности.
— Ты выполнил. То, что обещал тогда.
Киваю, смотря на неё в упор и ожидая, когда же она поднимет голову и тоже посмотрит на меня. Хочу видеть её взгляд. Хочу опрометчиво нырять в глубину глаз и тонуть в них, не в силах пробить корку льда, стремительного покрывающего бушующую водную гладь. Хочу растворяться в ней без остатка.
Да, я сделал всё, что смог, чтобы выполнить все данные ей — и в первую очередь самому себе — обещания. Предоставил все возможности для осуществления её целей. Постарался обеспечить всем необходимым для счастья. Забрал себе.
— Ты добился, чего хотел, — шепчет она еле-еле, то ли спрашивая, то ли утверждая.
— Кого. Кого хотел, — поправляю её, сам не зная зачем, и получаю в ответ горькую усмешку. Она разглядывает свои пальцы, лежащие на коленях, и только когда машина полностью останавливается на светофоре, я замечаю, что они мелко дрожат, и тут же накрываю их своей ладонью, решительно и нагло подминаю под себя.
Её кожа такая приятная, мягкая, и излучает тепло, которое я тут же ощущаю вовсе не под рукой, а почему-то сразу в грудной клетке, около сердца. А пальцы неожиданно кажутся такими маленькими, до невозможного хрупкими, и у меня выходит обхватить их все, целиком, лишь одной своей ладонью. Немыслимо. Так странно.
— Я тоже думала, что вот ещё немного, и добьюсь. Чего-то. Ну хоть чего-то такого, что позволило бы мне думать, что последние двадцать три года я прожила не зря. А добилась лишь понимания, что была поразительна слепа и глуха к тому, что происходило вокруг меня всё это время. Мира, к которому я привыкла, на самом деле не существует. Никогда не существовало. И я не понимаю, что мне делать дальше?
Сердце рвётся от её беспомощности. От собственной беспомощности. От отчаяния, которое чувствую в ней так сильно, словно оно тоже моё. И именно сейчас, когда становятся настолько нужны правильные слова, я не могу найти вообще никаких, превращаясь в молчаливого и испуганного наблюдателя, в её немую тень, в отражение всех страхов, от которых должен, обязан её избавить.
Моя Ма-шень-ка. Моя.
— Маш, — хриплю, и каждый звук выбирается из меня с таким усилием, что трахея вот-вот растрескается и рассыпется в порошок. Утыкаюсь носом в её волосы, дышу глубоко и часто, вбираю в себя запах, подобно огромной дозе транквилизатора несущийся по венам и расслабляющий парализованные страхом мышцы. — Ты можешь поставить себе новые цели. Высокие. По-настоящему амбициозные. У тебя будут неограниченные возможности для их достижения. Будет жизнь, которой ты сможешь распоряжаться сама, как пожелаешь, без оглядки на обстоятельства.
— А если я сама не знаю, чего теперь хочу?
— Дай себе время. Позволь себе не знать чего-то. Это вовсе не значит, что ты слаба, просто ты — всего лишь человек, а не вычислительная машина.
Чувствую мимолётное движение под пальцами, поглаживающими её щёку, и специально отстраняюсь, чтобы убедиться в самом смелом своём предположении: она улыбается. Легонько, чуть приподняв вверх уголки губ. И меня обдаёт холодом, окунает в жар, распирает и раздирает нежностью, раскручивает над землёй и вышвыривает в невесомость от всех тех эмоций, что испытываю разом по отношению к ней.
Люблю тебя, Машенька. Так сильно люблю.
— Я тебя… — меня прерывает звонок телефона, никогда прежде не казавшийся настолько несвоевременным. Первый порыв сбросить Глеба благоразумно отметаю, как и второй послать его к чёрту, и принимаю вызов, злобно рыча в трубку: — Да, чего тебе?
Он говорит быстро, чётко. Коротко излагает информацию, от которой мои пальцы сами собой тянутся к карману брюк, где должна быть новенькая пачка сигарет, а ладонь так стискивает телефон, что тот грозит треснуть и разлететься осколками стекла.
— Понятно, — бросаю ему, прежде чем отключиться. Ловлю хмурый, напряжённый взгляд Маши, и делаю один глубокий вдох и резкий выдох, прежде чем нахожу силы сообщить ей последние новости. — Вашего куратора только что зарезали в метро.
Комментарий к Глава 13.
Итак, у нас осталась 1-2 главы основного повествования и эпилог. Исходя из этого я настойчиво прошу/требую/рекомендую поддержать меня добрым словом и нажатием всех этих кнопочек, свидетельствующих о том, что вам работа нравится и интересна.
