— Пока вы путешествовали в Степь, вы немного припачкались. Вам целый день на то, чтоб нюхать собственную блевотину, мочу и дерьмо. Кто не будет наказан, вечером получит возможность помыться.
— И последнее. Мы не пользуемся плетью. Рабыня с рубцами стоит меньше девки с гладкой кожей. Мы пользуемся Жалом. Каждая из вас уже отпробовала его, когда просыпалась. Помните, это вас просто приласкали. Жало может заставить лопнуть ваши глаза от боли — но оставит целенькой шкуру, чтобы кожевник смог пошить кошелек из сиськи дохлой рабыни. Это все. Охрана, загоняйте их в повозки.
— Да лучше сдохнуть, чем жисть такая, — буркнула себе под нос длинная костлявая девка с тяжёлым продолговатым лицом. Обветренные руки и загрубевшие загорелые ноги выдавали крестьянку. Дома к ее вздорной привычке ляпать, не думая, все привыкли, но сейчас…
— Сдохнуть? — охотник на рабов имел отличный слух. — Это прямо сейчас. Давайте-ка ее сюда!
Споро и привычно четверо воинов отстегнули ошейник говорливой дуры от общей цепи и за руки за ноги потащили к старшему каравана. Девка сообразила, что ее тащат прямо на кол, заголосила по-дурному и забилась в руках охранников. Но те, привычные, растянули ее как лягушку и понесли извивающиеся тело.
— Покажи! — коротко скомандовал старший.
Державшие за ноги охранники, растянули лодыжки до предела и предъявили к осмотру дырки так, чтоб начальник рассмотрел всё, не наклоняясь.
Тот без брезгливости запустил руку в курчавые темные волосы, пощупал там и обтер руку о живот орущей извивающейся девки.
— Не целка. Это хорошо. Убытков меньше.
Глянул за затесанную лесину, взглядом примерил девке между ног: «В самый раз будет! Вяжите».
Молодцы перевернули крестьянку на живот, привычно стянули за спиной запястья и локти. Та извивалась и визжала поросячьим смертным визгом.
— А ну-ка, отпустите ее на мгновение. Что орешь-то?
Девка извернулась ужом и припала лицом к сапогам караванщика. Обнять бы, да руки связаны. Так она языком, языком…
И, брызгая слюной, зачастила: «Помилуй, дуру, помилуй, господин…»
— Ага, Господин. Поставьте-ка ее на колени.
Воины так же равнодушно, как вязали, вздернули пленницу на колени.
— Жить хочешь?
Та истово закивала, разбрызгивая слезы и сопли. Караванщик приспустил штаны.
— Тогда соси…
Девка одеревенела: «Как соси?»
— Ртом соси!
— А я не умею, — жалобно проблеяла та.
Работорговцы захохотали.
— Тогда лижи, дальше само пойдет…
Девка переступила на коленках поближе, по-птичьи вытянула шею и, вывалив язык, несмело лизнула ещё сморщенную смуглую кожицу члена. Стрельнула глазами вверх, лизнула увереннее, подступила ещё ближе, шмыгнула носом, прошлась языком по всей длине. Член напрягся. Обнажившийся край головки язык обвел уже со знанием дела. Еще раз. Губы раскрываются и головка скрывается во рту. Голова с причмокиваниями начинает двигаться туда-сюда, постепенно устанавливая ритм…
Так Ирма и запомнила первое утро рабства: стоящая на коленях голая всклокоченная девка сосет перед строем, старательно и неумело вытягивает шею, мотает головой, так что раскачиваются тощенькие груди, заискивающе заглядывает в глаза и косится на кол, который караванщик продолжает держать в руке.
Тесно сбитый коленопреклоненный строй сотнями глаз неотрывно наблюдает за этим.
Толпа воняет мочой, потом, страхом.
И, как ни странно, похотью…
* * *
Потом рабов загрузили в повозки.
К повозкам надо было спускаться вниз с пригорка. Мелкие камешки резали непривычно босые ноги, но охранники с удовольствием жалили голые задницы и ляжки, заставляя связку двигаться рысцой. Двуколки на громадных, в рост человека колесах, были запряжены чудовищами, которых Ирме раньше видеть не доводилось.
Звери были похожи на громадных, лохматых, желто-рыжих буйволов. Взрослый человек с трудом дотянулся бы до их холки. Буйволы меланхолично жевали колючий кустарник, к зарослям которого были развернуты мордой, но маленькие злобные глазки постоянно стреляли по сторонам. Так смотрят скорее настороженные хищники, а не флегматичные травоядные. Головы венчали длинные изогнутые рога, каждый из которых раздваивался на конце.
Сама повозка имела низенькие бортики, высотой не больше локтя. Примерно две трети повозки занимала клетка из кованного железа, в которой можно было только сидеть. Задняя стенка клетки на петлях откидывалась вверх. В повозку рабы поднимались по трапу, в клетку помещали две связки рабов — по одной на каждую сторону. Когда клетка захлопнулась, над повозкой на шестах натянули матерчатый тент из грубой парусины. Никто не собирался изжарить рабов под солнцем Степи.
Погрузка был проведена молниеносно.
Как только первые две связки заняли свое место в клетке, с пригорка двинулась следующая пара, а охранники, пригнавшие первую партию, отправились обратно. И снова — ни одного лишнего движения, ни одного слова. Только взвизгивает сбившаяся с шага рабыня, которую куснуло жало.
На облучок сел возница, рядом с ним — охранник, спиной к движению, не сводя глаз с рабов. Хотя, эти конические широкополые шляпы прятали глаза, и охранник мог просто дремать. Но до полудня, пока он не сменился, его голова была повернута к рабам, с возницей за это время он обменялся всего несколькими словами.
Уже потом, когда повозки тронулись в путь, Ирма впервые получила время обдумать происходящее. Происходящие до этого события мчались бешеным галопом.
Рядом кто-то всхлипывал, но большинство обреченно молчали. Судя по всему, для всех происходящее произошло столь же молниеносно, как и для Ирмы. Еще утром они были свободными, днем их загнали в рабский круг, а очнулись уже здесь, в Степи, в клетке, на цепи…Желание расплакаться щипало уголки глаз, но Ирма заставляла себя думать. Все происходящее было неправильно.
Да, Степные Волки. Да, работорговцы и насильники. Но…
Это не какие-то степные бандиты. Дисциплина, слаженная команда, ни одного лишнего слова, ни одного лишнего жеста. У всех одинаковая одежда, как форма, одинаковое оружие. Совсем не то слышала она от егерей. Она все-таки кое-что понимала в этом. Она выросла в военном городке приграничной стражи. Она видела, чем хорошее подразделение отличается от слабого, а самое слабое — от ополченцев.
У степняков все кричало о высочайшей дисциплине. И согласованности. И мастерстве. Ни одного лишнего слова, ни малейшей суеты. Все охранники знают свое место и «свой маневр». Никаких посторонних разговоров. Если они и бандиты, то вышколены эти бандиты на уровне элитных рот егерей.
Потом, как они очутились в Степи?
Ее захватили в нескольких часах пути от дома. Оттуда до приграничья две недели конному. Как?
Ирима поерзала. Между ног и задница все еще саднили. Опыта у Ирмы не было, но она понимала, что если бы ее усыпили на той полянке и везли без чувств две недели, все уж давно бы зажило. Как, впрочем, и руки, которые немилосердно болели под бинтами. Хотя бинты были сухие. Получается, за ночь кочевники покрыли расстояние как минимум двух недель конного пути? Как?
В караване рабов было раз в десять больше, чем на той полянке — а охранников меньше. Значит, в караван согнали несколько партий?
Понимание того, что Империя столетиями воюет с врагом, о котором знает слишком мало, неприятно обожгло Ирму.
И воодушевило.
У нее появился смысл, чтобы жить дальше. Чтобы сохранить свою человеческую сущность. Она ни кто-нибудь там, не тупая крестьянка, сосущая перед строем. Она пройдет сквозь рабство, из Халифатов вернется в Империю и расскажет все, что увидит. Она выживет и сохранит себя ради Империи. Ради того, чтобы больше никого не угнали в рабство.
Даже если ей придется, чтобы выжить, встать на колени.
«И сосать!» — тут же ехидно добавила черная часть ее души.
Глава 4. Рождение рабыни
