Так, однажды я решила, что пойду работать. Я ни с кем не посоветовалась и никого не спросила. Я знала, что моя мама будет против этого.
Я редко ездила в Нью-Йорк одна. А теперь сама бродила по его улицам, читая объявления о приеме на работу. Мои знания были не очень-то полезны мне. Я знала языки, но не умела печатать. Я знала испанские танцы, но не знала современных бальных. И всюду, куда я ни обращалась, на меня смотрели с недоверием. Я выглядела младше своих лет и казалась слишком деликатной, слишком чувствительной. Я выглядела так, будто была неспособна переносить житейские трудности. Однако это было только внешним впечатлением.
Прошла неделя. Работы я не нашла, и во мне лишь возникло чувство, что я ни на что не способна. Как раз тогда я навестила одну женщину, знакомую нашей семьи. Эта женщина очень меня любила и не одобряла то, как мама воспитывала свою дочь, считая, что меня чересчур опекают. Она была рада увидеть меня и, удивившись моему решению, захотела помочь мне. Беседуя с ней, я подшучивала над собой и между прочим сказала, что как-то раз один художник заметил, что у меня экзотическое лицо.
— Превосходно! — воскликнула она. — Я знаю, что ты можешь делать! У тебя и правда необычное лицо. Есть один артистический клуб, где художники нанимают натурщиц. Это совсем неплохо для девушек, и им не нужно ходить из студии в студию: художники регистрируются в этом клубе, их там знают, и они звонят по телефону, когда им нужна натурщица.
Когда мы приехали в этот клуб на 57-й улице, там было очень оживленно. Шла подготовка к традиционной ежегодной выставке, когда все натурщицы одевались в свои лучшие одежды и показывались перед художниками. За небольшую плату меня тут же зарегистрировали и отправили наверх к двум пожилым женщинам, которые отвели меня в костюмерную. Одна из них выбрала для меня платье XVIII века. Другая подняла мои волосы кверху. Они научили меня красить ресницы. Глядя в зеркала, я не узнавала себя. Показ продолжался. Я должна была сойти вниз и прогуляться по комнате. Это было нетрудно. Все походило на бал-маскарад. Мы, натурщицы, нервничали, ведь успех каждой во многом зависел от происходящего. Моя рука дрожала, когда я подкрашивала ресницы. В руку мне дали розу, что было немного смешно. Мое появление встретили аплодисментами. После того, как все девушки обошли комнату, художники стали разговаривать с нами, записывать имена, договариваться о работе. Мой рабочий дневник оказался заполнен, как танцевальная карточка на балу. В понедельник, в 9 утра я должна была прийти в студию известного художника, в час — в студию иллюстратора, в 4 — к миниатюристу и так далее. Были там и художницы. Они не хотели, чтобы мы использовали грим. Художницы говорили, что за косметикой трудно угадать настоящее лицо, и когда грим смывается, лицо выглядит совсем другим. Поэтому мы не любили позировать женщинам.
Когда я дома заявила, что стала натурщицей, это прозвучало, как удар грома. Но дело было сделано. Я могла теперь заработать 25 долларов в неделю. Моя мама немного поплакала, но в глубине души была довольна. В ту ночь мы с ней долго беседовали в темноте. Моя мама беспокоилась о том, что я знала и что не знала о сексе. Все же мои знания об этом сводились к единственному опыту, когда я целовалась со Стефаном, лежа с ним на пляже, на песке. Он лежал на мне, и я, когда он прижимался ко мне, чувствовала что-то большое и твердое. К великому моему изумлению, придя домой, я обнаружила, что между ног у меня все насквозь влажно. Я не сказала об этом маме. Из этого я вынесла убеждение, что, по-видимому, я очень чувственна, если от одних только поцелуев у меня там все стало влажным, а раз я чувственна, то это очень опасно для моего будущего. Я казалась сама себе проституткой.
Мама спросила меня: «Знаешь ли ты, что случается, когда мужчина овладевает женщиной?» — «Нет, — ответила я, — но сначала я бы хотела знать, как он ею овладевает?» — «Ты ведь видела маленький пенис у своего брата, когда купала его? Ну так вот, он становится большим и твердым, и мужчина вводит его женщине между ног».
Мне все это показалось безобразным. «Ему, должно быть, трудно проникнуть внутрь?» — «Нет, не трудно, потому что женщина становится влажной внутри, и он легко проскальзывает в нее».
Только теперь я поняла, что такое эта влажность. В этом случае, подумала я, тебя никогда не изнасилуют, потому что внутри становится влажно только тогда, когда мужчина нравится тебе.
За несколько месяцев до этого я безудержно целовалась с одним большим русским парнем, который провожал меня с танцев, и придя домой объявила, что беременна. Еще я вспомнила, как однажды мы, несколько человек, возвращались с вечеринки и, проезжая по шоссе, услышали крики. Мы остановились. Две девушки выбежали к нам из кустов. Они были растрепанные, в порванных платьях, в их взглядах стоял ужас. Мы усадили их в машину. Они бессвязно рассказывали про мотоциклистов, которые пригласили их покататься, а потом напали на них. Одна из них все время повторяла: «Если он прорвал, я покончу с собой».
Джон остановился возле гостиницы, и я отвела их в туалет. Одна из них сказала: «Крови нет. Похоже, что он ничего не порвал». Другая только плакала. Мы отвезли их домой. Одна из девушек поблагодарила меня и сказала: «Я надеюсь, с тобой такого никогда не случится».
Когда мама со мной говорила, мне казалось, что она боялась именно этого.
Не могу сказать, что когда пришел понедельник, я была слишком спокойна. Я чувствовала, что если художник привлекателен, я буду в большей опасности, чем если он окажется некрасивым. Потому что если он мне понравится, у меня все внутри станет влажным.
Первый художник оказался лет пятидесяти, лысый, с европейским лицом и маленькими усиками. У него была прекрасная студия. Он поставил передо мной перегородку, чтобы я могла переодеваться. Я набрасывала свою одежду через перегородку. Когда я перебросила что-то из последних атрибутов туалета, улыбающееся лицо художника появилось над перегородкой. Но он это сделал забавно и комично, словно в какой-то пьесе, так что я ничего не сказала, оделась и стала позировать. Каждые полчаса я могла отдохнуть и выкурить сигарету. Художник поставил пластинку и спросил:
— Потанцуем?
Мы танцевали на отполированном полу среди портретов красавиц. К концу танца он поцеловал меня в щеку.
— Как сладко! — сказал он. — Позируете ли вы обнаженной?
— Нет.
— Жаль.
Я подумала, что работа у меня нетрудная. Три часа прошли быстро. Во время работы он разговаривал. Он рассказал, что женился на своей первой натурщице и что она оказалась невыносимо ревнивой; что время от времени она врывалась в его студию и устраивала сцены, что она не позволяла ему рисовать обнаженных женщин. Поэтому он снял другую студию, о которой она не знала. В ней он часто работал, а иногда устраивал там вечеринки. Соглашусь ли я прийти на одну такую вечеринку в субботу вечером?
