И кто бы вы думали постучал в мою дверь в восемь вечера? Конечно, мой дорогой папочка! Причем с полными руками подарков. Он нанял джип, чтобы попасть в дальний конец острова, а потом еще шел по деревянному настилу под пронизывающим декабрьским ветром к нашему домику.
Я, наверное, до конца своих дней буду благодарна папе за то, что приехал в тот день на Файер-Айленд. Он показался мне таким красивым! На нем была белая лыжная шапочка, его лицо разрумянилось от холодного воздуха, а когда он прижал меня к себе, то я почувствовала, как от него вкусно пахнет.
Мы вместе приготовили рождественский ужин с ветчиной, которую он привез, и всякими деликатесами, а потом до полуночи слушали рождественские гимны. Это, быть может, было лучшим Рождеством в моей жизни.
Здесь следует отметить, что после моего приезда отношения папы с Олли стали прохладнее. Я сразу это поняла. Когда я спросила папу, не будет ли Олли по нему скучать, папа помрачнел и сказал: «А пошел он к черту!» Папе до смерти надоело проводить за кулисами все праздники только для того, чтобы после утренних и вечерних представлений выпить с Олли бокал вина в его тесной гримерной. Папа объяснил мне, что до моего приезда вся его жизнь вращалась вокруг Олли, и, возможно, я даже оказала ему большую услугу.
Но это была пустая бравада. Я не могла не видеть, что папа глубоко несчастен. Их с Олли союз разваливался прямо на глазах.
К началу февраля я поняла, что сыта по горло Файер-Айлендом и не могу здесь оставаться ни одного лишнего дня. От мамы с Марти по-прежнему не было ни слуху ни духу. Когда папа позвонил им в канун Нового года, они навешали ему лапши на уши насчет школы в Швейцарии.
И тогда я сказала папе, что хочу снова начать жить полноценной жизнью. Я должна переехать в Нью-Йорк, снять квартиру в Виллидже и попробовать найти работу. И естественно, папа сделал все, что мог. Он нашел мне жилье, дал огромную взятку, без которой в Нью-Йорке даже чихнуть нельзя, а потом купил мне мебель и новую одежду. Наконец-то я почувствовала себя совершенно свободной, я могла бродить по улицам, могла ходить в кино и вообще вести нормальную человеческую жизнь, но в Нью-Йорке не переставая шел снег, и вообще, этот город меня до смерти пугал. Он был гораздо больше, безобразнее и опаснее всех тех мест, где мне довелось жить раньше.
Я имею в виду, что Рим — тоже опасный город, но Рим мне абсолютно понятен. А Париж вообще знаю очень хорошо. Может, я себя и обманывала, но там я чувствовала себя в безопасности. А Нью-Йорк? Я не умела играть по его правилам.
Но первые две недели дела шли неплохо. Папа водил меня на мюзиклы. Мы посетили все шоу на Бродвее. Папа привел меня в свой салон, который показался мне просто невероятным, будто я попала в другой мир.
На самом деле в глубине души папа ненавидит профессию парикмахера. Правда-правда, ненавидит. И если бы вы видели его салон в Нью-Йорке, то сразу поняли бы, что ему удалось сделать.
Это похоже на что угодно, только не на салон красоты. В помещении много темного дерева и выцветших восточных ковров. А в старинных латунных клетках сидят какаду. На стенах старые гобелены и потемневшие пейзажи, принадлежащие кисти неизвестных европейских художников. Словом, папин салон скорее напоминает закрытый мужской клуб. Но я знаю, что папа таким образом защищается, и не только от того, что он парикмахер, но и от того, что он гей.
При всей папиной мягкости и добродушии, он ненавидит себя за то, что он гей. И мужчины в его жизни, даже Олли с его театральными манерами, напоминают папин салон. Если бы папа мог, то наверняка курил бы трубку. Вот Олли, например, курит трубку.
В любом случае в папином салоне все было подлинным, за исключением, возможно, сочетания вещей. Дамам подавали чай в старинных фарфоровых гостиничных чашках на серебряных подносах, совсем как в твоем доме в Новом Орлеане. Я хочу сказать, что салон очень красивый, хотя и мрачный, причем все парикмахеры из Европы, а дамам приходится записываться за полгода вперед.
Но вот спать там было негде. Так как папа никогда там не жил. И тут он неожиданно заговорил о том, чтобы купить еще одну квартиру в том же здании, чтобы мы могли поселиться вместе. А когда он стал постоянно ночевать у меня, я поняла, что Олли Бун выгнал его из дома.
Я была раздавлена этой новостью, абсолютно раздавлена. Неужели я отравляю все вокруг и разрушаю жизнь каждого взрослого, с которым имею дело? Олли любил папочку. Я точно знаю. И папочка любил Олли. Но они расстались из-за меня. И я потом страшно мучилась. Я просто не знала, что делать. Папа притворялся, что вполне счастлив. Но он вовсе не был счастлив. Он просто-напросто злился на Олли, а еще ему мешало его упрямство.
А потом началось. В салон пришли двое мужчин, которые стали показывать другим парикмахерам мои фото и расспрашивать их, не появлялась ли я в их заведении. Папа пришел в бешенство, когда узнал обо всем. Те люди оставили номер телефона, и папа позвонил им. Он сказал, что узнал на фотографии свою дочь. Что, черт возьми, происходит?
Судя по папиным словам, мужчины, довольно скользкие личности, оказались юристами. Они напомнили папе, что у него нет никаких прав на меня. Они сказали ему, что если он только попробует вмешаться в ход их расследования, если он только посмеет обсуждать с кем бы то ни было, что я пропала, или сделает сей факт достоянием гласности, то ему грозит дорогостоящее судебное разбирательство.
— Белинда, сиди дома и не высовывайся, — велел мне папа. — И ни шагу на улицу, пока я тебе не позвоню.
И звонок не заставил себя долго ждать. На этот раз звонил Олли. Те самые юристы заглянули к нему в театр. Они сообщили ему, будто у меня психическое расстройство, я сбежала из дома, могу здорово себе навредить и Джи-Джи не вправе решать, что для меня хорошо, а что плохо. Если Олли хоть что-то увидит или услышит, то должен позвонить напрямую Марти Морески, который, кстати, был всегда большим поклонником таланта Олли. И вообще Марти в скором времени прилетит в Нью-Йорк, чтобы обсудить возможность экранизации «Багрового Марди-Гра». По мнению Марти, этот фильм гораздо перспективнее экранизации «Долли Роуз».
Чушь собачья! Откуда у Марти время летать в Нью-Йорк ради сделки по какому-то там фильму?! Нет, то была скрытая угроза. И Олли это прекрасно понимал. И я тоже это прекрасно понимала.
— Послушай меня, моя дорогая, — произнес Олли самым что ни на есть театральным голосом. — Я люблю Джи-Джи. И если уж быть до конца откровенным, я не могу жить без него. Мой маленький эксперимент попробовать обойтись без Джи-Джи не удался. Это оказалось выше наших сил. Но те люди буквально ходят за Джи-Джи по пятам. Возможно, они уже в курсе, что он тебя видел. Бога ради, Белинда, не навязывай мне подобную роль. Я еще ни разу в жизни ни в одной из моих постановок не исполнял роль негодяя.
